Алексей Борисов - Странствие в зазеркалье и другие мистические истории

Пораженный этим открытием, дико закричал и, размахнувшись немеющим торсом, изо всей силы ударил лбом в зеркальную гладь, и еще долго в наступившей тишине мне слышалось, как осколки стекла с мелодичным звоном падали сверху на мою никчемную голову…

… Не знаю, как долго и в каком измерении, пространстве я пребывал. Одно время со странным чувством отдохновения парил в некоем затененном облаке, безразлично наблюдая за тем, как моя измятая телесная оболочка лежит на больничной койке. С забинтованным черепом, под капельницей. Потом все зрительные ощущения исчезли и истомное тепло разлилось по телу. Я лежал, словно погруженный в ватный саркофаг, и слышал доносящиеся извне голоса, и во мне шевелилось лишь легкое любопытство по поводу того, кому они принадлежат? Паркам, уставшим плести нить моей жизни? Больничным нянечкам, пришедшим омыть мои останки? Но постепенно все более меня стал занимать смысл слышимого:

– Три часа откачивали паразита. Вишь ты, когда сознание терял, стукнулся лбом о зеркало, а то бы сейчас уже крепко жмурился! Зеркало-то, вон, разбилось, дежурная по этажу в гостинице услышала и прибежала…

– И что не жилось человеку? Все ведь было у бездельника: деньги, машина, дом, работа вон какая!

– Да, видать, просто тот номер какой-то непутёвый. За один день двоих самоубивцев из одних апартаментов приносят! Как заколдованный!

– Как – двоих? А второй-то кто?

– Да, девчонка одна с утра таблетками траванулась – здесь же лежит, только тремя этажами ниже, в мертвецкой. Ее-то не откачали! А этому бугаю повезло! Небось, деньги казенные пропил, вот и решился на такое…

– А девчонка из-за чего?

– Обычная история! Поехала устраиваться моделькой по столицам, влюбилась в продюсера, или как их там зовут; тот ей чего-то наобещал, ну, а потом, как и полагается с такими дурехами, сам попользовался, дружкам своим по кругу пустил, а затем – известное дело! Объяснили сердешной, что нет у нее ни фотогеничности, ни гламура, и надлежит ей катиться обратно в родимую тмутаракань. Сюда-то она доехала, а домой, видно, застеснялась вернуться. На последние деньги сняла в гостинице самый роскошный номер, ночь в нем отпраздновала, а с утра и того… аукнулась!

– Ладно, кума. Пошли дальше. А то разболтались. Дел-то еще вон сколько!

Легкое дуновение от перемещения двух невнятных фигур коснулось моего лица. Теплый ватный саркофаг распался, стек с меня, словно вода, и я ощутил черную пустоту, ждущую меня. Мне не было страшно, мало того, эта черная пустота влекла меня, как магнитом, но я чувствовал, что в этой жизни что-то мною еще не сделано. Сказанное только что санитарками едва ли отложилось в моей непутевой голове, но, в то же время, непостижимым образом, словно рыболовный крючок, впившийся под кожу и зацепившийся за кость, удерживало меня от прыжка в черную неизвестность. Я почувствовал, что медленно, тягуче сажусь на койке, вынимаю из штатива над головой капельницу с иглой, загнанной мне в вену, потом встаю и иду к двери, прижимая одной рукой пузырь с лекарством к плечу другой.

Не могу сказать, чтобы чувствовал сильную слабость или какие-либо другие неприятные ощущения; точнее говоря, совершенно не воспринимал собственного тела и жил как бы одним только внезапно ожившим, размашисто бьющимся сердцем. И пока шел, удары его все сильнее отдавались внутри меня, тяжкими волнами раскачивая мой болезненно трепещущий мозг. При этом продвигался я, как сомнамбула – бессознательно, на уровне интуитивных рефлексов выбирая неведомый моему сознанию путь, и стоило мне хоть на шаг отклониться от него, как сердце тут же пронзало нестерпимой щемящей болью, удары его замирали, и я едва не валился с ног в моментально наступающей коме.

В длинных, тусклых, представлявшихся моему потускневшему сознанию бесконечными канализационными трубами коридорах поток людей – больных или, может, уже мертвых, их родственников, то ли провожающих, то ли встречающих, плавно обтекал меня; по пролетам лестниц, словно заимствованных из грёз Данте, я спускался с этажа на этаж. Постепенно людей мне встречалось все меньше и меньше, но все сильнее и сильнее на меня веяло замогильной промозглостью и холодом. Наконец, в самом низу этой преисподней я увидел кованую железную дверь в стене; два призрака что-то лепетали перед ней, и я расслышал обрывки их разговора:

– Ты, главное, не бойся! Они же неживые! Как кожаные подушки! Выбирай тех, что помоложе, в них жиру меньше. Самое противное – это когда жир вытекает. А ты режь по бедру, там мышечной ткани много, из нее не так течет. Ну, давай! Все через это проходят! – одна из фигур отделилась от стены и, колеблясь, подобно пламени свечи, качнулась в сторону кованой дверцы; белый мешковатый халат студента-медика коробился на ней, как роба, и я безмолвным духом скользнул следом в беззвучно приоткрывшуюся дверь.