Марта Шарлай - Лени Фэнгер из Небельфельда

Потом Леон пришёл домой. По дороге он раз десять прошептал: «Мама, я должен сообщить тебе что-то очень страшное…» Дух его противился, горло суживалось, не пропуская дальше ни одного слова. Но вот он уже дома – и что делать? Некому взять на себя эту ответственность. Не на кого переложить эту неудобную, отвратительную роль. Семнадцатилетний Леон обнимает мать крепко. Говорит: «Понимаешь… Папа… У него…» А мать уже привела в состояние «стерпеть что бы то ни было» всё своё существо. Она сама произносит окончание фразы: «…сердце… не выдержало…» – и предаётся рыданиям. Леон держит её в своих объятиях, как маленького ребёнка. Четырёхлетняя Лени стоит и смотрит. «Леон, если я заплачу, ты возьмёшь меня на ручки?» – спрашивает простодушное дитя, и шёпот её дрожит, как пламя свечи на сквозняке.

Я помню это, Леон. Этот первый раз, когда я захотела быть в твоих объятиях. Эту минуту, когда объятия для меня уравнялись с горем и слезами. Горевать – лить слёзы – быть в объятиях. И потом, когда мы поменялись ролями…

Тогда Леон не услышал Лени. Она уселась на пол, изучала скульптурную группу: пожилая женщина и юноша, произносила умноженное на сто – тысячу – сколько? – его имя: ЛеонЛеонЛеонЛеонЛеонЛеонЛеонЛеонЛеонЛеон… – до бесконечности. Но никто не прерывал её. Никто не бросился прекратить это механическое пение.

«Куда делось папино сердце?» – спрашивает маленькая Лени, вспоминая, что было сказано «не выдержало».

Леон усаживает мать на диван, подкладывает ей, опустившейся на подлокотник, подушку, приносит сердечные капли. А дитя ползает за ним. «Я буду как собака» – и хватает брата за штанину. Леон наконец поднимает ребёнка на руки. «Теперь меня никто не достанет» – торжествует Лени. Леон относит её в детскую и вразумляет: «Лени, сегодня очень дурной день. Очень тяжёлый. Понимаешь? Папа не придёт… Его больше нет». – «Это неправда! Он обещал мне… мы пойдём в парк, на качели, завтра». – «Нет. Теперь я пойду вместо папы». – «Хорошо, – соглашается Лени. – Я хочу на самую большую горку». А потом, вспоминая «не выдержало», опять спрашивает: «Что стало с папиным сердцем?»

Тщетно пытается Леон объяснить малолетней, что такое смерть. И наконец Лени сама говорит: «Это значит – больше никогда не будет папиного лица, голоса и даже папиных очков?» «Да, – отзывается Леон, – никогда». И не может сдержать плача. «Леон, Леон! – кричит Лени. – Не плачь, пожалуйста, миленький Леон. Давай пойдём и отвоюем папу! Мы заберём его сердце, мы положим его под замок, оно никогда больше не будет не выдерживать!!» «Увы, Лени», – говорит Леон, вытирая лицо от слёз. – Теперь мы будем жить втроём: ты, мама и я. А папу станем вспоминать». Лени надувает губы, насупливается: «Я пойду его искать!»

Сон этой ночи она запомнила. Снилось нечто сияющее, голубое – светящийся шар, который отделялся от папиной груди и норовил разбиться вдребезги. Лени звала Леона на помощь, рыдала – просыпалась в слезах, и он укачивал её, уговаривая быть хорошей, послушной, спокойной девочкой. «Возьми папино сердце, – бормотала Лени, – спрячь его глубоко, чтобы никто не нашёл…»

Я помню, как ты брал меня на руки, как качал, напевая, отвлекал играми и сказками. Но что ты делал с мамой? Как поступал? что ты говорил ей? как именно подкладывал подушку, поил каплями?..

Лени боится момента, когда мать вернётся домой. Вынесет ли фрау Фэнгер пустоту, которую ничто уже не заполнит? Но сама Лени переступает порог как падает в пропасть – ощущая удар, сдерживая дыхание, зажмуриваясь… Она ходит по пустым комнатам. А если только представить, что случившееся – наваждение… И ничего страшного, непоправимого не было… Лени думает – ведь это так реально: фрау Фэнгер у дедушки, в букинистической лавке, помогает ему с переплётами и починкой редких вещей, выброшенных Северным морем. Леон как раз сейчас приедет на электричке из Марбурга, где он преподаёт математику. Математику, которой Лени никогда не понимала.

Она представляла голову Леона – полную чисел, математических знаков, наскакивающих на шекспировские строчки. Шекспир – это Бог Леона. А значит, и её, Лени, Бог. Вместо колыбельных песен Леон пел ей перед сном сонеты Шекспира. И в мягкий голос Леона она куталась как в плед. Она представляла, что голос Леона – это голос самого Шекспира; сам Шекспир склонялся над ней, напевая сонеты.

И Лени кружит посередине комнаты, и декламирует нараспев: