Марта Шарлай - Лени Фэнгер из Небельфельда

Лени проходит меж сияющих на солнце мраморных плит. Сколько их! – больше ненужных этому миру. Впрочем, родственники отчаянно стараются придержать драгоценные кости в суеверном страхе навлечь на себя проклятие, сделай они иначе. Разноцветные букеты, ленты, вычищенные междурядья могил – просто торжество.

Не хочу, чтобы однажды меня положили сюда. Не хочу всего этого маскарада по поводу, который не имеет ко мне ни малейшего отношения.

Соревнование: чья могила убрана пышнее. Больше вздымается к Богу? Прямо-таки рвёт небеса в отчаянии забраться поближе к Всевышнему. Бедный скелет, за что тебе это – покрывать сей позор собственным именем?..

Вон хоронят кого-то – и тоже речи, демонстрация траурных нарядов, облачённый в парадное священник, цветы, красиво летящие в пропасть. Спектакль для бедных. Крещение – первое причастие – венчание – и, наконец, акт четвёртый, последний. Сцена финала – «Прими, Господи, раба Твоего…»

Кладбища – поля смерти. Не потому, что здесь мёртвые лежат, но потому, что живые населяют тихие просторы мёртвыми делами, пустыми мыслями, уродливой архитектурой. Ни капли души в том, с чем вы сюда пришли.

Вот и номер Леона в последней гостинице. Лени встряхивает головой, поправляет беспорядочные волосы, словно этими движениями можно усмирить бунт мыслей. Прищуривается: впереди – высокая статная фигура над мраморным крестом брата. Каждый год, где бы он ни был, Бруно Браунфельс приезжает сюда, но не входит в дом Фэнгеров.

Здравствуй, Бруно, – говорит Лени и касается локтя мужчины (она хотела бы положить руку ему на плечо, но не дотягивается). Что это? – спрашивает потом, глядя на табличку с английскими стихами. И Бруно монотонно, почти без выражения – не стихи читает, а себя заговаривает:

Бруно никогда не рассказывает, насколько любил друга или даже как ему тяжело это рассказать. Лени и Бруно каждый год видятся на кладбище или случайно в городе. Он не избегает Лени, но и жажды видеть её у него нет. И зачем бы. Говорить Бруно – почти не говорит. Она и не спрашивает ни о чём.

В прошлом году Лени столкнулась с Бруно в воротах кладбища, когда он уже уходил, и пошла рядом с ним – молча – до самой железнодорожной станции. Шла, прикрыв глаза, держа Бруно под руку, а когда он грубовато отодвинулся от Лени на перроне, она только и сказала: «Не понимаю я вашего Парижа – что вы находите в нём? Нет городов лучше Небельфельда. Леон тоже так считает». Она стояла, растерянная, пока поезд вместе с Бруно не скрылся из виду. Потом тащилась домой по вечернему городу, заглядывая в витрины магазинов и кафе. Застыла у одной кондитерской – такими пирожными кормил её, четырёхлетнюю, Леон, когда они только прибыли в Небельфельд. А мама говорила: «Не стоит, Леон, слишком сладко».

«С вами всё в порядке, фрёйлейн? – спросил внезапно появившийся полицейский. – Не лучше ли пойти домой: такой дождь… Могу проводить… Или позвонить кому-нибудь?» Лени ответила: там нет связи… – и поплелась по нескончаемой Иоганнштрассе. А потом, уже во дворе, раскачивалась на качелях, вглядываясь в темноту окна Леона, вслушиваясь в скрип несмазанного механизма.

«День без тебя казался ночью мне, а день я видел по ночам во сне», – повторяет она – и: «Каждый день? правда? до сих пор?» Бруно в своём духе: «Что ты можешь об этом знать?» – «Всё!» Она делает паузу. «Всё! Я имею на него прав больше! В нас одна кровь!» Бруно цинично усмехается: «Нашла благо…» Но вдруг берёт Лени за руку – «Пошли выпьем». – И через паузу добавляет: «Жаль, что ты не брат-близнец Леона».

В кафе Бруно заказывает бутылку бордо. Он не пьёт других вин – привычка, воспитанная Парижем. Они сидят друг против друга. Чужие. Бруно пристально смотрит на Лени. «Ты с годами становишься на него всё больше похожа, – говорит. – Надеюсь, будешь счастливее и проживёшь дольше. Главное не делать глупостей, понимаешь? Не всё правда. Всё неправда. Всё тебе лжёт. Даже твоё отражение». Лени не хочет слушать Бруно. Она и сама знает, что похожа на Леона, хотя ростом не вышла и волосы её светлые.