Александр Фуфлыгин - Ангелы над Израилем. Повесть

– Ты меня послушай, – говорят друг другу.

– Нет, это ты меня послушай, – требуют друг от друга.

Начнут: одно, да потому – разбираться, кто что сказал первый, кто кому что-то первый доказал, требуют друг от друга должной аргументации, аргументацию приводят, но, приведенной аргументацией всякий раз будучи не удовлетворены, так и говорят друг другу:

– Меня твоя аргументация не удовлетворяет!

– А меня – твоя!

Ксюшин напор к тому времени становится назойлив. То подай ей, мама, попить, а как дадут ей пить – пить и не станет; то ей требуется покушать – не останавливая дискуссий, мама разогревает в микроволновой печи кашу, но каша останется там забытая: да Ксюше и не нужно, в сущности, ничего съедобного, ей бы – остановить ком спора, катящийся под гору. Полнятся слезами Ксюшины глаза: от гложущей сердце неясности родительского поведения, от необъяснимой боязни, от непостижимой нервозности, от напряженного звона кухонного воздуха. Тогда все бросаются к Ксюше, забыв дебаты: в щекотанья и люлюканья погружают ее; объясняют, что папа с мамой не ссорятся, а просто в споре желают постичь истину, ведь постичь ее больше – негде; умывают Ксюшу водой, берут ее на колени, таскают на ручках, а ей только того и надо.

Но сегодня был спор без ссоры: папа сидел на кухонном табурете полным удовольствия гордецом, мама – раздираемой нетерпениями непоседой. Хотя это у родителей называлось «попить чайку», о чайке особенно никто не вспоминал, хотя он и был разлит по чашкам. Зато вновь мамой было предложено папе аргументировать позицию.

– Пожалуйста, – сказал папа, – в Египте есть пирамиды, в Израиле их нет.

– Хороший аргумент, – парировала мама, – зато в Египте – жарища. Ты сам первый измучаешься.

Но этот аргумент не прошел:

– В Израиле, – ответил папа, – жара не меньше. Так что, хрен редьки не слаще.

– Это да, – пришлось согласиться маме. – Зато там целая курица стоит всего семь шекелей! И там живет Ленка, и Анька, и Люська, мы их не видели сто лет! Там едят кактусы! Там – Голгофа и гипермаркеты! И Мертвое море!

– Мерт! Во! Е! Мо! Ре! – заскандировали дети, им дали немного поскакать (чтобы немного вытрясти дурь, как сказал папа), затем – по командной отмашке папиной руки, все успокоились. Это было веселое несколькоминутное ожидание, во время которого: неудержимая улыбка тут, улыбка там, и, наконец: заулыбался даже холодильник – солнечной блямбой, отраженной на гладкой поверхности дверцы.

– Ладно, – торжественно объявил папа, – едем в Израиль!

– Ура-а-а! – был зазвонистый, дружный вопль, хотя папа под шумок, как заметили дети, сказал: «уря!»; ему мешала улыбка: он улыбался так, что на него было больно смотреть.

Приобщаемся к литературе

Папа – великий растеряха: разбросает свои книжки там и сям, и валяются они в этих тамахсямах, а также:

– в уборной стоят – скромно, возле стеночки, раскрытые, разогнутые или, наоборот, затворенные, но заложенные в нужном месте бумажечкой,

– в ванной, на водопроводную трубу навешенные сгибами, висят возле полотенец – отдыхают от папиного чтения, местами – влажные,

– на шкафных полочках в порядке и без такового – вповалку, устало друг к дружке прислоняясь, и тоже в них – закладочки, тетрадные листочки, бумажные кусочечки.

Трудно книжкам с папой, на папу им нет никакой управы, с папой им нет никакого сладу: он их любя истискает, поперегибает им хребты, замусолит им страницы. Любит папа книжки странненькие, картинками обделенные – может быть лишь на обложке какая-нибудь моська или выведенная каракуля.

Он великий обманщик: спроси его, идущего по коридору с дородной книжкой подмышкой:

– Что ты читаешь папа?

Ответит на это:

– Набокова.

Но вот – чуть времени прошло – опять по коридору, опять – папина подмышка полнится книжкой, опять попробуй его спросить:

– Что ты теперь читаешь папа?

Ответит на это хитро:

– Набокова.

А книжку-то несет другую, теперь тощенькую – великий обманщик.

Настя пробовала папины книжки читать: буквы – разбираются, слова – по складам складываются, но смысла в них – не видит Настя никакого. Глупые книжки, даром, что без картинок, и слишком много в них крючочков и черточек, скобочек и точечек, и букв – несусветная мелкота. Не привыкла Настя к таким книжкам, вот и решила расставить всюду свои: папины возле одной стеночки, так возле другой – Настины; папины книжки на одну водопроводную трубу повешены, на другую – Настины; папа заложил страничку бумажечкой, Настя – тряпочкой. Тут Ксюша присосеживается, свои азбуки пристраивает: выходит книжек ловкий ряд – папынастиксюшин.