Дмитрий Ефремов - Самурай

– Художник… Сами знаем, что красиво! Да красиво-то в карман не сунешь, – смеялся он, делая вид, что понимает по-иностранному. Его глаза блуждали по стенам, выискивая собеседника. – Мне одному доверили! – ревел Толька, стуча себя кулаком в грудь. Язык его уже временами заплетался между зубов, а глаза блуждали по кухне, отыскивая собеседника. – Ты меня уважать дол-л-жен! В-видал! Самурай. Настоящий. Книжки илюсри… илюстрирует. Про наших медведей репортаж будет снимать.

Тупо мотая огромной вспотевшей головой, он вдруг поймал на себе укоряющий и пренебрежительный взгляд попутчика. На мгновение Толька замер. Что-то изменилось в его лице. Он с грохотом поставил недопитую кружку и отодвинул от себя пустую сковороду.

– Баста! Налей нам на дорожку, и всё, – обратился он к хозяину. – У нас маршрут, – важно подчеркнул Толька и поднялся, прихватив со стола приличный шмат сала и пучок зелёного лука. – Мы люди не гордые. Раз хлеба нету, так мы и салом обойдёмся, – не унимался Толька, войдя в своё особенно приподнятое настроение, собирая со стола всё что можно было запихать в рот.– Да не жмись ты. Вон, в двухлитровую лей.

Пока Колюня суетился с медовухой, Толька стоял над его душой, не отрывая глаз от драгоценного зелья.

– Ни одной же капли не пролил. Послал господь друга. Процедил бы хоть, – ворчал Толька, внимательно наблюдая за движениями хозяина.

Колюня удивлённо посмотрел на Тольку и пожал плечами.

– А чего её цедить? Воск же.

– Правильно! – рассмеялся Толька. – Через зубы процедится.

– Обратно-то когда ждать? – неуверенно спросил хозяин.

– Обратно мы через Кулёмную.

– Так это же все полсотни вёрст будет! – воскликнул Колюня, не сдерживая вздоха облегчения.

– Поболее, – поправил Толька. – А для дурной-то кобылы и сто километров не крюк. Правда?– Он подмигнул товарищу, стоявшему на крыльце. – Там нас вертолёт будет ждать. За медведем, как никак. Мясо, шкура. Рога-копыта.

– Да какая сейчас с медведя шкура? Лохмотья одни, щели конопатить, разве что.

– А мне всё равно. Они охотники, им и стрелять. А моё дело телячье. – Толька взвалил на плечи разбухший рюкзак и, отпихнув сапогом зазевавшегося кобеля, вышел на крыльцо. Собака взвизгнула и, поджав под себя хвост, отбежала на безопасное расстояние.

– Кобеля-то закормил, – рыкнул Толька, уже примеряясь зацепить пса своими огромными, как грабли, руками.

– Скажешь тоже. На мышах отожрались.

– Оно и видно, что ни хрена не кормишь. Дай одного в дорогу.

– Кто ж пойдёт с тобой? Ты ж его съешь в пути!

– А мы на верёвку. – Толька растопырил руки и снова пошёл на собак.

Псы рассыпались по кустам, и не появлялись, пока Толька не скрылся за поворотом. Немного поотстав, за ним, неуклюже припадая на одну ногу, побрёл японец. На бугре он остановился и оглянулся. У ног крутились всё те же собаки. Вильнув напоследок, они потрусили обратно на пасеку. Человек улыбнулся, помахал хозяину и скрылся за поворотом.

Отойдя от пасеки с километр, Толька остановился и скинул свою поклажу. Пот тремя ручьями стекал по его раскрасневшейся шее. Вокруг роем кружили пауты, а самого Тольку мотыляло по всей дороге. Зайдя в чистую дождевую лужу, он ополоснул голову, а после уселся прямо на землю и закурил. Самым лучшим для него было упасть в хорошую тень и как следует проспаться. Он уже не раз пожалел, что не остался на пасеке до вечера, где можно было неплохо и выспаться, а за одно допить флягу, однако возвращаться было поздно. Делать было нечего, надо было идти дальше. Дорога, теряясь в зарослях леспедицы и визиля, всё так же петляя, уводила его от родной деревни и мягкой постели, цену которой он начинал понимать лишь с годами, большинство из которых ему выдалось провести именно в таких скитаниях по бескрайней тайге. Блуждая взглядом по горизонту, и не останавливаясь ни на чём отдельно, Толька умудрялся ловить любое движение воздуха, и при этом мимо его уха не ускользал ни один шум. Это было его привычное дело, при котором он редко о чём-нибудь думал. Он просто шёл по дороге, а она, словно прирученная, несла его в голубые сопки, что изредка выглядывали из-за макушек деревьев.

Когда он увидел прямо у дороги козу, японец всё так же плёлся позади. До косули было полсотни метров. Толька оторопел. По привычке он замер, шаря руками за спиной. Когда к нему подошёл восхищённый зрелищем улетающей козы гость, Толька в сердцах плюнул на дорогу.

Лицо японца мгновенно изменилось. Губы плотно сжались, а глаза стали ещё уже. Он долго качал головой, потом подошёл вплотную к Тольке и, тяжело вздохнув, произнёс как-то особенно по-русски: «Э-э-х». А потом заговорил отрывисто и непонятно на своём.