Сергей Степанов-Прошельцев - Перевёрнутое время. Повесть перестроечных лет

Его напарник смотрел в окно и уловил в походке Бояка безнадёгу. Выматерился, вышел из кондейки и снова привалился к ящику.

Сразу же выплыли мерзостные подробности вчерашнего гульбища. Босяк, лобызающий тощую, как итальянская манекенщица, клячу по кличке Марго, которая возит уголь в кочегарку (Босяк всегда к ней лезет миловаться, когда в откате). Да и он, Ганс, тоже хорош гусь. Хрипел какие-то арии из опер. Как только не загребли в выпрямитель!

Ганс ещё раз глянул в сторону склада. Патриархальная тишина. Он представил себе, как Босяк вяло препирается с Алькой. Румяная пожилая пионерка с расплывшимся бюстом,, конечно же, посылает его подальше. Босяк не сдаётся, упрашивает, обещает златые горы – принести воды, вымести под трапами. В общем, идёт торговля, но шансы на успех мизерные.

В этот момент Алька вырулила из склада. За ней пробкой из бутылки с шампанским выстрелил и Босяк. Стремительность, целеустремленность, достоинство преобразили его походку до неузнаваемости.

«Вот тебе и Босяк, – подумал Ганс. – Достал всё-таки. Ай, да Босяк!».

Через пару минут в кустах у ограды, где на прутик был надет видавший виды дежурный стакан, Босяк, захлебываясь словами, рассказывал, как он уломал Алевтину:

– На хитрость пошёл. Говорю: давай, мол, по комиссионной цене, по семь колов, мы не себе берём. Ты ведь знаешь, она за четыре целковых задавится. И представь: без слов отстегивает два пузыря.

Ганс слушал вполуха. Какая разница, почём вино. Тут трубы горят, дорога ложка к обеду. «Наварить» они с Босяком успеют. Это – потом. А сейчас он булькал в стакан бормотуху, предвкушая, как она растечется по жилам, снимая тошноту и дрожь в руках, утихомиривая голодное урчание желудка, разгоняя туман, все ещё застилающий глаза…

2

Босяк получил свою кликуху зимой. Косой в дупель, он дрых в кочегарке. Перед этим скинул ботинки и придвинул к огню, чтобы просохли. Они, понятно, сгорели синим пламенем вместе с носками. А тут – контейнер с макаронами. Разгружать некому. Все напоролись до поросячьего визга. Бригадир, Васька Шепелев, не в силах растолкать Босяка, тогда ещё Кольку Лаптева, выдал ему пару пилюль, а рука у него тяжелая.

– Кончай сачковать, – сказал он, когда Босяк пришёл в промежуточное состояние между кайфом и похмельем. – Нечего борзеть.

– Да вот обувки нет, – пытался оправдаться Босяк. – Кто-то скоммуниздил.

– Послушай, ты меня приморил, – не выдержал Васька. – Иди грузи, иначе…

И он так глянул на Босяка, что стало понятно: «иначе» следует трактовать в лучшем случае как вторую группу инвалидности.

Босяк выломился из кочегарки, в чём был. Так и шлепал по снегу без башмаков под хохот кладовщиц и их издевательские реплики. И надо же – не заболел, даже насморка не схлопотал. Вот что значит нормальная проспиртованность.

Раньше он поддавал, по местным понятиям, весьма умеренно. Если точнее, к вечеру почти что успевал протрезветь. Но с февраля, когда они с Верой разбежались, перестал себя ограничивать.

И не то, чтобы бывшая жена допекала, костерила почём зря. Она – не Алевтина, которая двоецарствия в доме не терпит. Алька, как асфальтовый каток, подминает под себя всё и вся. А Вера – тихоня. Забьётся в угол, замкнётся – не подходи. Босяк потом ужом возле неё вьётся: «Прости, Вера. Повод был, понимаешь. С премией нас объегорили». А она молчит. И лицо – гордое, бледное, печальное.

– Пьёшь один, а болеем втроем, – говорила она (Антошка тогда совсем маленьким был). – Ты бы хоть нас пожалел.

Он, конечно, жалел – до следующего раза.

Босяк раньше шоферил, а у них в автобазе без бутылки к слесарям не предъявляйся. Ну а сам в яму полезешь – заработка не видать, как своих ушей.

Он бы не пил часто, да всё так складывалось. Денежный рейс – оформляй через гастроном. Запчасть какую надо – ставь килограмм «Пшеничной». И он ставил – куда денешься! А потом крутился возле Веры со своими «прости», выдумывал какие-то несуществующие в природе огорчения, которые его никогда стороной не обходят…

– Водкой горе не зальешь, – говорила жена. – Ещё совсем чуть-чуть чуть – и бухариком станешь

А он не верил, заявлял гордо:

– Ну, скажи, разве я похож на алкаша?

И всё-таки допился до чертиков.

Как-то он проснулся среди ночи и увидел их – зелёных, как сукно стола в биллиардной. Один, свесив ноги, сидел на телевизоре, а другой, натянув плед, по-хозяйски устроился в кресле.

Босяк ничуть не удивился, что это были черти. Его раздражало другое – почему они такие наглые?