Андрей А. Сорокин - «А дом наш и всех, живущих в нем, сохрани…». Роман

Это Блок написал в восемнадцатом году. Наверное, это был последний год, когда отец взял в руки скрипку. Иногда он рассказывал о том времени в России. По большей части рассказы эти были грустными. Глаза его наполнялись слезами, голос начинал хрипеть. За все восемнадцать лет жизни Юджина, он ни разу не слышал какого—либо внятного финала его рассказов. Скрипку он едва не продал еще в Шанхае, когда, чтобы не сойти с ума и заработать на хлеб, отец попробовал поиграть в ресторане. В тот вечер он пил очень много. Молодой русский офицер – изгнанник на чужбине – играет черт знает для кого! Поначалу признаться в том, что это нужно для выживания он не мог. Сам себе не мог это сказать, язык не поворачивался, мозг отказывался понимать происходящее. В вечерних ресторанах русских кварталов офицерское собрание клеймило Советы и поднимало тосты за скорейший крах большевиков. Крах не пришел. Даже наоборот, судя по редко приходившим новостям с севера, большевики процветали. А белая кость, благородные аристократы были вынуждены вместо аксельбантов завязывать узлы, собирая скарб. Вместо лихих шашек сжимать от злости кулаки. Отец сжимал деку скрипки и вечерами она плакала душистыми гроздьями белых акаций. Когда родители перебирались из Шанхая в Кейптаун, Юджин перебирался вместе с ними. Очевидно, он в животе матери уже смирился с тяготами изгнания, приправленными солёными океанскими волнами. России он не видел никогда, но всегда её чувствовал. В разговорах взрослых, когда они собирались по вечерам в их просторном доме. В молитвенных песнопениях отца Арсения. В иконах, которые скитальцы везли с собой из того самого, заснеженного блоковского Петрограда. В русском языке, который для Юджина звучал таинственно и витиевато. Русский был для него родным по родителям, хотя в своей обычной жизни он легко говорил и на английском, и на французском и даже на африкаанс. В его голове жила такая смесь из слов, что он даже не задумывался, на каком языке говорил. Когда общаешься с людьми, главное объясниться – слова приходят сами собой. И только дома – говорили исключительно на языке России.

Скрипку отец тоже сохранил. Удивительно, что за все эти годы скитаний она уцелела. Царапина на обечайке за повреждение не считалась. На пароходе подвыпивший матрос прижал тюк с вещами, уплотняя пассажирский багаж. Отец тогда вспылил – «просил же поаккуратней!» – но матрос грубо дал отпор: «Не вы одни, Ваше Благородие, из России бежите! Всем уместиться нужно!». В прежние времена матросы с офицерами таким тоном не разговаривали. Отец смолчал, хотя мог бы отправить хама на перевоспитание на гауптвахту. Но правда была на его стороне.

В Капстаде русским пришлось держаться вместе. Голландцы, потомки буров, странным образом, еще помнили заслуги русских авантюристов в их незавершенных войнах с британцами, поэтому русских изгнанников приютили, помогли, как смогли. Осваиваться было трудно. Особенно Юджину с отцом. И с этими трудностями связано его второе желание. Увы, неосуществимое.

Ему было два года, когда мать умерла. Переезды, болезни, климат – что—то из этого набора вынужденных переселенцев не выдержала её душа. Она ушла тихо, взяв маленького Юджина за руку и произнеся его русское имя «Евгений». Он, конечно, не помнил, как это было. Что остается в памяти двухлетнего малыша? Где прячутся все эти яркие беззаботные воспоминания? В какой момент жизни они высветятся яркой вспышкой перед глазами – этого не знает никто. Няня Матрёна рассказывала Юджину о тех, первых нелегких годах их жизни в Капстаде. И как уходила мать, и как отец всю ночь в забытьи проплакал перед иконой Спаса, и как похоронили её под православным крестом на протестантском кладбище.

Пожилая нянька стала ему матерью на оставшиеся годы. Кем она приходилась отцу, состояла ли с ним в родстве или заменила хозяйку дома, Юджин не задумывался до этого момента. А теперь стало интересно – кто она? Случайных людей в общине не было, это точно. Каждый приезжий прижимался к своим, как камни в стене. Если и были какие—то несогласия и трения, общими усилиями их быстро затирали. На чужбине не до конфликтов. Тем более, что среди черных есть те, кто только и ждет раздоров у колонистов.