Андрей Измайлов - День всех святых

— Открой или откроем!..

И стало тихо. Кажется, смерч миновал. Блюститель подумал, что все же надо еще полежать. Вот так — запрокинув голову, вывернув ступни, разбросав руки. Лучше не шевелиться. Лучше пусть они решат, что с ним, с Блюстителем, покончено. И тогда уйдут… Но в носоглотке скопилось, затопило — горько, приторно, густо. Блюститель взорвался кашлем, пробулькивая с клозетным рыком. Резко сел, подставив ладонь лодочкой к подбородку. Хлынуло. Он решился открыть глаза — удалось, но с трудом. Вспухшие скулы жгло. Ладонь переполнилась, и с нее закапало на мундир — бесшумно и часто. Пятна усеивались на комбинезон, расползаясь и сливаясь в одно большое — красное и теплое. Крови Блюститель не боялся. Он к ней привык. Он боялся поднять голову и увидеть, что они не ушли, что они стоят и ждут…

Поднял голову и увидел: ушли. Смерч действительно миновал. И оставил после себя дрова вместо мебели, исполосованного царапинами Блюстителя. Еще оставил слово, выжженное линзером в стене:

ВЕРНИ!

Линзер валялся тут же у стены, и пластик под ним уже вонял и коробился.

— Кошки! — сплюнул Блюститель. Он перевалился на живот, подтянул ноги под себя, встал рывком. Его качнуло. Вцепился во что-то руками, обрушив это что-то. Устоял. Побрел к стене. Наступил на рукоятку линзера каблуком и коротким пинком другой ноги перебросил режим огня — предельного на пас. Пластик под линзером кракнул, разбежавшись трещинами, — перепад температур. Блюститель поднял сразу остывший линзер и привычно ткнул его в кобуру у колена. Кобура, затяжелев, прошершавила голую ляжку сквозь прореху мундира-комбинезона. Прямо по глубокой, длинной царапине. Блюститель ыхнул и выдернул линзер обратно.

— Кошки! — повторил он. — Дикие кошки!

…Когти и визг — вот их оружие! Боезапас в линзере израсходован наполовину. Эти ведьмы даже не знают, как с ним управляться: они сразу перебросили на предельный режим и успели только изуродовать стенку. А потом линзер накалился — и они швырнули его, взвыв от ожога. И снова были когти и визг. И каблуки. У них, черт побери, острые каблуки. Блюститель испытал на себе. Когда его свалили и стали топтать. Блюстителя не так-то просто свалить…

— Открой или откроем! — Эти дикие кошки скандировали у Поста Блюстителя до тех пор, пока он не открыл, собираясь призвать их к порядку и соблюдению законности. Он открыл, и они ворвались.

«Открой или откроем!» Ведьмы знали, как его поддеть. Завтра — День Всех Святых. Сегодня — последняя ночь перед праздником. Ночь, когда малолетки стучат в дома со своим немудреным детским кличем «Открой или откроем!». Как сто и двести лет назад. Каждую ночь перед Днем Всех Святых. Закутавшись в саваны из простыней, разрисовавшись углем под скелетов, пугая выдолбленными тыквами со свечой внутри — и горящие глазницы в темноте! Древняя забава… Давно уже не забава!

Им открывали. Такова игра. И угощали яблочными пирогами, морсом, леденцами. Потом в пироги стали вкладывать мышьяк, морс разбавлялся азоткой, в леденцы — крошки стекла. Потому что не всем хотелось играть с детьми в эту игру. Не все принимали это за игру. И малолетки просто раздражали, пугали, даже вызывали ненависть. А подсунув им подарки с сюрпризом, в домах считали, что в следующий раз те поостерегутся кричать свое «Открой или откроем!»

Поостереглись. И получилась война. Малолетки-детишки-малютки ушли из домов, ушли под Город и сменили декорации: вместо саванов, выдолбленных тыкв, камуфляжных скелетов — далеко не безобидные игрушки типа «калечки» и «плазмика». И древний клич звучал в Городе теперь не раз в год перед Днем Всех Святых, а каждую ночь…

Лучше сразу открывать им. Тогда можно еще отделаться битой посудой, разграбленным холодильником, выпотрошенным пеналом. Гораздо хуже запираться в надежде на крепость запоров и дверей. Надежда не оправдается. И тогда… Что бывает тогда, мог бы рассказать и сам Пророк. Но Пророк не рассказывает, он речет свою Истину.

Сегодня исполняется ровно год с момента, когда малолетки ворвались к Пророку. «Открой или откроем!». Он не открыл. Он тогда еще не стал Пророком, был просто — Чек. И был из тех, кто поддерживал петицию о применении третьей степени убеждения к неумеренным. Был из тех, кто считал неумеренных главными виновниками удручающей тесноты в Городе. В Городе и за его границами, и вокруг, и везде… Неумеренные! Которые производили на свет больше одного ребенка раз в десять лет! Из-за них, только из-за них Город разбухал, Секторы переполнялись. И детишки наводняли Линии Города, чего-то требовали: «Открой или откроем!» Чек был из тех, кто не выносил их — даром жрущих концентрат, занимающих место, снующих, орущих, отнимающих. И меньше их не становилось, а все больше и больше, несмотря на принятый Закон о третьей степени убеждения неумеренных… Малютки по-прежнему сновали, орали, отнимали — и очень точно определяли тех, кто не выносил их. К примеру, Чек.