Елена Солнцева - Для имени твоего

Опаздываю же к назначенному времени в редакцию. Депардье что – бормочет себе под нос приглушенно, и это повторяется по-русски, голосом дублирующего его русского артиста. Тихо слышно: «Не для себя, не для себя, а для имени твоего…» Потом послышалось слово, произнесенное с экрана, как будто ее окликнули. «Вериус» – так иногда, когда было необходимо подчеркнуть серьезность момента, обращался к ней папа. И Верочка, отвлекаясь от своих сборов, подошла к экрану и пристально стала всматриваться в того, кто позвал ее. Слова произнес Депардье. Это же кино. Не надо дело на безделье менять. И после наведения последних штрихов к соответствующему мероприятию образу, бережно положив свое сокровище, флешку с Happy end в сумочку – все, надо бежать. «Отрекаюсь», – накрыл Веру пронизывающий до мурашек на теле голос. Вера обернулась на экран. Депардье смотрел на нее, потом, ей показалось, скорее сквозь нее, а затем поднял глаза ввысь. Вера замерла на мгновение. Всполохи черного дыма занавесили весь экран, и вслед за словом, означающим по-французски «конец», появились очертания черного кота, с явным намеком на связь с мистикой. Вера стряхнула с себя это непонятное оцепенение, сказала сама себе нравоучительным тоном: «История всех рассудит». Она решительно нажала на кнопку «выкл.» на пульте, развернулась к входной двери, перед глазами проскользнул настенный календарь с выделенной датой сегодняшнего дня, 18 марта 2014, и вышла из дома.

Весенним теплым парижским утром солнечные лучи кокетливо пробегали по золоченым атрибутам кардинальских одеяний, то прячась, то искрясь в горностаевых мехах на бархатных одеждах папского легата кардинала Альбано, торжественным голосом зачитывающего приговор тамплиерам. Толпа слушала этот бредовый приговор, но не удивлялась. За семь лет, как начались процессы над орденом, наслушались много. А где правда, а где «бред сумасшедшего», кто разберет. Поклонялись демону Бафомету, и неким «говорящим головам», и что еще они поклонялись черной кошке – олицетворению Сатаны и т. д., и т. д. Ну куда же еще ниже может опуститься бывшая христианская душа. Толпа внимательно вслушивалась в каждое слово приговора. При первом появлении бывших руководителей могущественного ордена, представших перед народом четырьмя стариками, оборванными и истощенными, не все были на стороне «праведного» суда. Жалость – это то чувство, которое в простом народе если и бывает притуплено задавленностью нужного властным структурам взгляда на их суд, то все равно прорастет сквозь каменный и безжалостный свод обвинений. За семь лет эта история то обострялась новыми слухами, подбрасываемыми из казематов в народ, то острота восприятия притуплялась от иных россказней, доведенных до абсурда тысячными пересказами так называемых «сарафанных радио». Но когда голос кардинала Альбано, величественно проплывая под куполом собора, накрыл толпу грозными и назидательными словами о Страшном суде, народ был на стороне суда. А раздавленность тамплиеров тяжестью выдвинутых против них обвинений казалась справедливой. Безжалостность воцарилась вокруг в том смысле, что по их «заслугам» и было им поделом. И вот в эту самую наивысшую точку единения верхов и низов выкрик Жака де Моле перерезал единомышленное одобрение выдвинутых обвинений. Гром и молнии вырвались из груди Великого магистра: «Отрекаюсь!» От пронизывающего до мурашек в теле голоса оцепенели все собравшиеся у храма.

– Протестую против несправедливого приговора и утверждаю, что все преступления, приписываемые нам, вымышлены от начала до конца! – кричал Жак де Моле.

Волнение началось среди кардиналов, судьи растерянно начали переглядываться, и толпа глубоким вздохом замерла в ожидании.

– Устав наш святой, справедливый и христианский, – это приор Нормандии Жоффруа де Шарне всю свою накопленную ярость вложил в свой глас против земной несправедливости.

Два старика, находящиеся во власти инквизиции в течение целых семи лет, осмелились возражать против королевского приговора.

– Мы рыцари Христа, – два голоса, слившись в один, как бы в трубный глас, не могли заглушить набросившихся на них стражников. Руки скрутили и поволокли в клеть, в которой были привезены подсудимые из темницы. Вот они опять в клети, но вырвавшиеся слова в клетку уже не запрячешь. И сомнение в справедливости королевских слов и дел, которые пришлось доказывать в течение семи лет, может быть посеяно в умах верноподданных французского королевства.