Юрий Якунин - По морю памяти. Рассказы

Дедовы сестрички открыто не любили бабушку, вот где ноги бытового антисемитизма выглядывали. Это не укладывалось у него в голове, казалось самой большой несправедливостью. Когда однажды одна из сестер купила ему металлическую коробу с монпансье он громко сказал глядя на бабушку:

– Моя МАМА, – именно с тех пор он стал звать её мамой – мне всегда покупает шоколадных «мишек», а такое барахло я не ем!

То, как бабушка пожала под столом его руку забыть невозможно. Гордость, которую он испытал от этого пожатия, сравнить было ни с чем. Он защитил свою бабушку, чего не сделал дедушка. С тех пор, никто и никогда не смел при нем скверно отозваться о тех, кого он любил или с кем он дружил.

Но, мир не без «добрых» людей и вопрос о возрасте «мамы» и «папы» вечно повисал над головой ребенка, который не мог понять всей глубины вопроса, но подсознательно чувствовал какую-то тревогу, заставлявшую его ощетинившись, жестко, насколько это возможно в детском возрасте, пресекать любые попытки влезть в детскую душу. Это болезненно-обострённое чувство, заставлявшее его мгновенно реагировать на любую брошенную кем-то фразу, как казалось ему, ущемлявшую его или его близких людей достоинство – осталось на всю жизнь, как комплекс. И этот комплекс мешал общению, а зачастую приводил к полному разрыву отношений.

Моя семья. Пишу, не претендуя на библиографическую и историческую строгость изложения или положительную критику, а потому, что хочу, чтобы мои родные, которые мне дороги, не остались всего лишь табличками на кладбище. Хочу, чтобы в памяти моих детей и внуков, которые их и не видели были бы узнаваемы и почитаемы, как полагается!

Бабушка – юзовская девочка начала прошлого двадцатого века из многодетной еврейской семьи, работавшая с 9 лет и платившая 5 копеек гимназистке, учившей её грамоте. Красивая, зеленоглазая, с чисто национальными – загривком и ножками, ровным небольшим носиком, кроткая, но гордая, души не чаявшая во внуке: «Весь в меня!»

Дедушка – во многих отношениях загадочная личность. Деревенский русский мальчик, бывший «дружкой» (ребёнок, нанимаемый зажиточными семьями в друзья своим чадам), окончивший три класса церковно-приходской школы, преподавание в которой, наверное, было на заоблачной высоте, так как, в свои пятьдесят лет, дед имел каллиграфический почерк, абсолютную грамотность, мог исполнить на рояле Шопена или Баха, в совершенстве владел польским. Будучи коммунистом-атеистом, хранил нательный серебряный крест лейб-гвардии Преображенского полка в коробочке с орденами. Невысокий, сухощавый, сероглазый, по-военному организованный и физически выносливый. Был справедлив, рассудителен и как никто другой умел держать данное им слово.

Детство шестидесятых годов – уже перестали прислушиваться к ночным шагам на лестнице, к рокоту мотора одиноких машин в ночи, когда бабушка, с переделанным паспортом, где вместо Бетти Самуиловны красовалось – Белла Семеновна, могла спокойно, не очень опасаясь за карьеру мужа, раз—два в месяц посещать синагогу, а дед – самозабвенно спорить с друзьями о культе личности, перегибах и заградотрядах. Частенько слышал из уст деда ругательства типа «сексот» в отношении какой-нибудь из соседок, удивлялся спокойной реакции на «ругательства» бабушки и никак не мог понять, как эти старушки-соседки могли заинтересовать кого-то, с точки зрения дел сердечных. Помню рассказы деда о войне, после чего зачитывался толстенной, в малиновом переплете книгой «За Родину, за Сталина». Я вырос на примерах Гастелло, Талалихина, Вани Голикова, брата и сестры Космодемьянских, так как в книге были очерки о всех героях Советского Союза и были описаны их героические поступки. Я восхищался трижды героями Покрышкиным и Кожедубом с их 59-ю 62-мя сбитыми самолетами и не знал, что в немецкой армии Герхард Баркхорн имел 301 сбитый самолет, а Вильгельм Батц – 237… – ну да ладно, свои – всегда большие герои! Это уже много позже начинаешь понимать, что историю войн, обычно, пишут, а то и переписывают в угоду личностям – победители.

Все это не проходило стороной и сыграло немалую роль в становлении меня как личности.

Попав между «двух противоположностей» – обожания, вседозволенности, покровительства и умиления бабушки с одной стороны и суровым, отрезвляющим взглядом, личного примера в области патриотизма и долга, чтении бесчисленных «Занимательных» книжек Перельмана – я рос добрым, открытым, любознательным, с обостренным чувством справедливости и долга, но в тоже время – упрямым, своенравным и самостоятельным в поступках.