Юрий Якунин - По морю памяти. Рассказы

Однажды, когда мне было лет 12—13, она попросила меня починить розетку, сама же с ногами устроилась на кресло и зачиталась газетой. Розетку чинил больше часа и за это время оценил не только её обалденные ножки, но и все остальное, под распахнутым халатиком вплоть до её шеи, так как Кетино сделала вид, что уснула, прикрыв лицо газетой. Эх, как же меня подмывало потрогать её упругую грудь, но я боялся её разбудить. Наверное, еще неделю я постоянно торчал в коридоре, надеясь, что Кетино понадобится что-то еще починить, но она проходила мимо, как бы меня не замечая и лишь однажды улыбнулась тихо спросила:

– Тебе понравилось мое тело, когда я будто спала? Если что, заходи, я бабушке не скажу.

Этими словами она как-то меня оскорбила и я старался больше с ней не встречаться, ну а года через два она переехала куда-то в отдельную квартиру.

Мужская часть в этом «кудахтавшем курятнике» никак не участвовала. Старшее поколение, разбившись по интересам, с пивом и воблой, с шахматами, шашками, нардами или перед телелинзой «Рекордов» сидели кротами по домам. Среднее, уже созревшее поколение собиралось во дворе за большим, полированном от локтей деревянным столом, где обсуждались пикантные подробности чьих-то «личных побед», а потом до поздней ночи «заряжалась» пулька преферанса. Не созревшая молодежь, если хватало места, сидели молча рядом, гордые своей сопричастностью. Малышня же валяла дурака, носясь, как угорелые по территории большого двора или тихо балдели за сараями, коих было тоже 62 по количеству семей.

Что может быть лучше, шамаром скатившись по лестнице, отбросив все условности, обязанности и назидательную опеку взрослых оказаться на улице, среди таких же как ты, таких одинаковых и таких разных. Фантазия сбившейся в стаю детской ватаги иногда приобретает такие причудливые очертания, какие одному ребенку и не вообразить!

Нас было пятеро друзей-одногодок. Грузин, армянин, украинец и двое русских, но кто это замечал, кого это вообще волновало, какая была разница, кто есть кто.

Борис жил с мамой, крупный, на голову выше нас, рассудительный, медлительный и немного высокомерный. Мама работала и не боялась оставлять его одного дома. Папа – кандидат наук жил в Москве, правда с другой семьей.

Юра, «задавленный» тяжестью пианино и скрипки, больше всего ненавидевший тиканье метронома, вырывавшийся на улицу с такой очертелостью, как будто это в последний раз. Папа – военный музыкант, тромбонист, звавший Юру домой на скрипично-фортепианную «Голгофу» зычными звуками горна. Мама – маленькая, голубоглазая, пухленькая с формами, симпатичная кошечка-медсестра, к которой по любому поводу с удовольствием обращался за помощью любой представитель сильной половины населения дома, а уж она умела «помочь» как никто.

Авто – добродушный, хитроватый, отчаянно-озорной сын грузинского народа в «сырочке» с короткими рукавами и в «чинетских» кедах. Отец тоже военный музыкант – труба маршевая, но, какие это были разные папы, как трубы на которых они не только играли, но и были похожи. Мать – худая, высокая мегрелка, сущий чёрт в юбке, которая носилась за проказником сыном по двору со шваброй, крича на грузинском такое … (на русский это перевести не смею, за такое в любой стране ее тут же лишили бы родительских прав), мгновенно сменявшая гнев на милость, когда получала заверения от сына, что подобное не повторится.

Рано ушедший (инфаркт в 40 лет) Гагик, гордый, умный, даже талантливый, эдакий армянский Кулибин. Единственный из моего детства перед кем я за ум «снимал шляпу», считая себя отнюдь не дураком. Его темперамент, частенько бежал впереди телеги, безрассудный в своих поступках он так и не раскрыл своего потенциала, растратив свою жизнь по мелочам.

И я – независимый, как кот, живой как ртуть, заводила и выдумщик, вечно носившийся с какими-то идеями и шкодами, любивший улицу до самозабвения и забывавший на ней обо всем.

Не буду забивать голову терпеливому читателю о дворовом времяпровождении, о лапте, казаках-разбойниках, о дерганье девочек за косы, о хождениях по двору с громадными сырными бутербродами и с видом мессии, давая каждому из дружбанов откусить от него. Все это было в той или иной степени у многих, расскажу о том, что было не у всех и сыграло немалую роль в дальнейшей моей жизни из которой и выковывался мой сегодняшний характер.

Шалость – это невинное действо до тех пор, пока не задевает нервную систему окружающих и не выводит её из состояния равновесия. А мои с Авто шалости могли вывести из себя кого угодно. Те наши проделки, конечно, были возможны лишь в нашем коммунальном доме.