Я поменял положение, вытянул ноги под столом, звякнули пустые бутылки. Я увидел поезд, который шел через Торремолинос, поезд дальнего следования без обычного паровозного свистка. Я услышал громкий шум. Потом поезд остановился вдалеке, и из него вышли несколько пассажиров, неся в руках пляжные полотенца и зонтики от солнца. Мне подумалось: «Даже в такую погоду купаются. Странно!» А минуту спустя мне подумалось: «Ничего странного. Полдень. Жара». На самом деле было очень жарко. Я встал, стряхнув с себя воображаемую пыль, и ушел, не оставив чаевых, «бакшиш», как говорят египтяне. Я не знал, чем заняться. Сюз все не приходила. Я остановился у железнодорожной насыпи, постоял в раздумье и пошел дальше. Потом как-то незаметно для себя я оказался у поворота дороги, ведущей на пляж. Уже кое-где над витринами поднимали жалюзи. Открыл свои двери и магазин, который находился как раз на пути тех, кто поднимался с нижнего пляжа. На самом деле все происходило не столько для идущих с пляжа, сколько было подготовкой к тому необычайному вечернему оживлению, которое царило здесь каждый день. Я шел медленно. Сунул правую руку в карман, достал «Салтас», чтобы закурить, но тут вспомнил слова Сюз: «Врач говорит, что одна сигарета, выкуренная на улице, равна сотне. Ты тоже должен быть осторожней». Но я никогда не осторожничал. Зажег сигарету и стал нарочито глубоко затягиваться, впуская в грудь и воздух, и дым, и все остальное с явным удовольствием и упрямством…
…Нас овевал легкий ветерок, я расстегнул рубашку, и Сюз сделала то же самое, в вырезе рубахи показались ее большие груди. Она положила руку мне на пояс и обняла меня так сильно, что я едва мог дышать. Мы медленно шли в толпе. Немногие делали так, как мы: обнимали друг друга крепко, крепко, крепко, крепко у всех на виду. (Потом я узнаю, что для нее это значило лишь не упустить случай, который потом мог бы никогда не повториться). Мы шли медленно. И никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Они даже не уступали нам дороги (это и не входит в правила игры, подумалось мне потом). Мы наталкивались на чьи-то плечи, говорили «простите!» с холодной заученной улыбкой, которая заготовлена у каждого из нас для этой цели и для подобных случаев. Мы шли и сами не знали, зачем? Куда? (Это и не обязательно). Мы ничего не говорили. Иногда смотрели друг другу в глаза, и она еще крепче обнимала меня (потому что этот случай мог бы никогда не повториться), и я уже ничего не мог сделать сам. И не знал. почему. Что-то сломалось внутри меня и мешало мне. Кроме того, и это самое главное, я не чувствовал в себе никакого желания. Ах, боже ты мой! Когда это у меня было желание хоть в чем-нибудь? Вот он, секрет этой порчи, этого слома: я ничего не хочу и ничему не отдаю предпочтения. Я только живу и равнодушно подвожу подо всем черту. (Случилось – не случилось, неважно! Все возможно, и все невозможно).
Я повернулся лицом к Сюз, она взглянула в него и поцеловала меня в щеку. Я не знал, что сказать, но в конце концов нашелся:
– Сколько народу! – сказал я. Она ответила, ласково улыбаясь:
– Да. Я в первый раз в Тори. Но представляла себе это.
– Я лично думал, что людей здесь еще больше.
– И этого достаточно. Жара и вся эта толпа – очень утомительно!
– Да, и вправду утомительно!
Мы замолчали. А она еще крепче обняла меня за пояс. Когда я не ответил ей тем же, она немного отстранилась, взяла мою руку и положила ее к себе на талию. В этот момент я понял, что она хотела этим сказать. Рука моя неподвижно лежала у нее на талии. Потом под одеждой я почувствовал тело, теплое, жаждущее трепета и живительной дрожи. Я пропустил ткань ее одежды между своими пальцами. Она вздрогнула и… согласилась спуститься вниз по склону. Мы спускались по склону. Потом Сюз остановилась у витрины и стала разглядывать разные безделушки, традиционные сувениры. Мы увидели небольшую фигурку Дон Кихота из черного дерева.
– Ах, великолепно, – сказала она. – Дон Кихот из Ламанчи.
– Да.
– На своей лошади.
– Да.
Она стала смотреть, нагнувшись к витрине так близко, что ее очки коснулись стекла витрины. Потом она выпрямилась и сказала, показывая пальцем:
– Здорово, правда? А как звали его лошадь?
– Чью лошадь?
– Дон Кихота.
– А кто такой Дон Кихот?
– Дон Кихот из Ламанчи… Из Ламанчи Дон Кихот… Лошадь Дон Кихота.
– Кто это из Ламанчи Дон Кихот? Лошадь Дон Ламанча из Кихота… Лошадь?
– Дон Кихот – лошадь?
– Ах, да. Не знаю.
– Я куплю себе ее завтра.
Читать дальше