Андрей Проскуряков - In Vino

– Послушай, добрый человек! – Ещё издали крикнул помятый прохожий, голос его звучал страдальчески, хрипло. – Ты не историк, часом?

Ярослав приблизился к нему и ощутил тухловатый перегар выпитого вчера самогона вперемешку с запахом пота, лука и самосада.

– Так ты историк? Вижу, что историк, вон, в очках. А то я было к Львовне сунулся, да там чёт закрыто… Гля, понедельник – выходной. Почему всегда по понедельникам!?

Мужик маялся и томился всем своим естеством, требовавшим «поправки», а потом и добавки. Запой, похоже начался недавно и стремительно выходил на свой пик, держа жертву за кадык железными пальцами. Но горе запойному, когда деньги и запасы самогона заканчиваются так предательски рано, это знает каждый.

– Чего тебе? – Спросил Ярослав, смотря поверх головы мужика: не заработал ли стоящий у его старого дома ковшовый экскаватор, прибывший для сноса, но техника пока что вела себя смирно.

– Купи рукопись! – Мужик поднял перед собой клеёнчатую пыльную сумку. – Сто долларов всего!

– Это почему – долларов? – Не понял Ярослав.

– Да, гля! За рукопись, если старинная, доллары платят, я точно знаю. А эта? Редкость. Архи-ло-гическая!

Последнюю фразу мужик произнёс с трудом и по слогам; но он надеялся, что его мучения вознаградятся-таки звонкой монетой.

– Нет у меня валюты, – пожал плечами «историк», думая, как отделаться от прилипчивого торговца сомнительной стариной.

– Ну ты хоть взгляни от чего отказываешься! – Возмутился археолог, густо обдавая собеседника смрадом. – Наверняка учёная ценность, гля!

Он вынул из сумки что-то, размером с книгу, завёрнутое в вощёную бумагу. Сняв дрожащими руками несколько слоёв плотной упаковки, он явил на свет три старых тетради в картонных обложках, перевязанных кожаным шнурком. На верхней тетради химическим карандашом была нарисована кисть винограда и значилась надпись: «О жизни, виноградарстве и Великом Вине». Чуть ниже тем же почерком было приписано «1990 год. Б. Пехлевин». Ярослав дважды перечитал надпись на тетради и судорожно полез в карманы. Извлёк оттуда несколько мятых купюр, выгреб всю мелочь, а изнемогающий от зноя внутренней пустыни Индиана Джонс внимательно и настороженно наблюдал за действом. Потом он внезапно, будто стремительный коршун, падающий с небес за добычей, вырвал из рук Ярослава бумажки, выклевал из ладони монеты, сунул ему в руки тетради вместе с рваной бумагой и покровительственно произнёс:

– Считай, повезло тебе, историк: Львовна, та сто долларов дала бы!

Следопыт развернулся в сторону моста и, будто моряк на палубе широко ставя ноги, двинулся, плавно ускоряясь, в сторону ближайшего магазина.

– Где взял-то? – Крикнул ему в вдогонку Ярослав, приходя в себя.

– А, так над оврагом домик есть старый, где виноград рос, там стена обрушилась. – Не останавливаясь, отвечал продавец рукописей. – Пошарил, думал – клад… Одни тетрадки, гля!

Домик над оврагом был одним из самых таинственных и манящих мест Ярославова детства. Чтобы добраться до него, нужно было дойти до конца переулка Красных Зорь, потом с невинным видом покрутиться рядом с оградой сада, делая вид, что ты интересуешься свисающими через забор тяжёлыми плодами (срывать их не запрещалось), всё это время наблюдая за окнами последнего в переулке дома, где жила одинокая тётка Савельевна. Если её сердитого и любопытного лица в белом платочке нигде видно не было, нужно было быстро нырнуть за край ограды сада и аккуратно, дабы не соскользнуть ногами, пройти метров пятьдесят по еле заметной, осыпающейся прямо в овраг тропинке. В том месте, где сетчатый забор переходил в дощатый, имелось отверстие, через которое вполне мог пролезть ребёнок лет 11-12, но не взрослый человек.

Лаз выводил на склон холма, заросший травой, среди которой торчали кривые и кряжистые виноградные стволы, толщиной в руку взрослого человека; вокруг нескольких лоз ещё остались трубы с обрывками проволоками, вероятно, предназначенные для подвязки винограда. За старым виноградником никто не ухаживал, но и не вырубал его, он доживал свой век в полном уединении и забвении людьми, занятыми добычей насущного хлеба. Территория размером с полгектара была огорожена со всех сторон и попасть сюда можно было только через калитку в саду или по секретной тропинке над оврагом. В самом низу пологого склона приютился небольшой домик в два окна, всегда заколоченных, с открытой верандой. Раньше, когда жив был Баграт Пехлевин, детям разрешалось играть на виноградниках, однако с 1991 года тот дом был заброшен. Взрослые с усмешкой поминали домик как «Шалаш Баграта», но Ярослав и его компания, со страхом и придыханием называли таинственным словом «Ковчег», сами не зная, откуда взялось и что оно в точности значит. Начитанный Вася Аннинский утверждал, что так называли кузницы, где ковали кандалы для страшных преступников – разбойников и маньяков. Ходить сюда строго-настрого не дозволялось: взрослые не любят, когда дети лазают по заброшенным домам.