Андрей Проскуряков - In Vino

Пересечение улиц Большой Грушевой и Стародубовской, что на Монастырской горке, тоже является своеобразной достопримечательностью Зарецка и именуется в народе «Хмельным перекрестком». Улица Большая Грушевая была именована так ещё в 19 веке, её название напоминало о садах, окружающих город и сочных плодах всех размеров и вкусов, которые они приносили. Малой Грушевой в городе никогда не было. Стародубовская улица носила имя воеводы Фёдора Стародубова, заложившему крепость Зарецк в середине 17 века и, протянувшись через всю Монастырскую горку, выходила к парку у реки, в котором уже в наше время установили памятник основателю города. Ранее эта улица носила имя славного красного комиссара, командовавшего продразвёрсткой в здешних краях, и прославившегося невообразимой жестокостью, но время предало забвению его имя, потому мы и не приводим его на этих страницах. А до 1927 года улица эта называлась Лавочной и сохранившиеся ещё кое-где сытые многооконные купеческие особняки с витринами магазинчиков на первых этажах, оправдывают это старое наименование.

Считается, что «Хмельным» знаменитый перекресток прозвали в пятидесятые годы двадцатого века, когда в угловых домах, его образующих, один за одним открылись вино-водочный магазин, типичная советская пивная для трудового народа, ещё – рюмочная, которую облюбовали местные служители муз и учителя, и, наконец, единственный в городе ресторан «Центральный» – удобный для свадеб и поминок. Если эти заведения и конкурировали друг с другом, то, само собой, не ценами, а мерой обшарпанности фасада, убогости интерьера и равнодушной, привычной грубости персонала (одинаково массивных, словно афишные тумбы, грудастых, большеротых и толсторуких Тётьмаш и Тётьлен).

Однако, стоит упомянуть и об изысканиях местного краеведа-любителя Юрия Карасикова, ради своего хобби оставившего работу врача-патологоанатома и с головой ушедшего в местные архивы, словно рыба в придонную тину. Он, подняв из забытых слоёв документального гумуса деловую переписку местных купцов, доказал, что прозвание «Хмельной» или, иначе, «Пьяный перекрёсток» было употребляемо в Зарецке ещё в конце 18 века, хотя ни одной корчмы поблизости не было. Всё дело в том, что из-за рельефа местности Большая Грушевая и Стародубовская выходили на перекрёсток на разных уровнях, а высота тротуаров над уровнем Летки на той же Стародубовской отличалась более чем на метр, поскольку улица шла вдоль склона. Добавьте к этому неумелое благоустройство и волнистую дорожную поверхность и получите картину, когда прохожий, попадая на пересечение этих улиц, не мог понять, где верх, а где низ, отчего и возникало у него неотвязное ощущение уходящей из-под ног земли, что типично для хмельного состояния.

Если пойти вниз по Стародубовской улице, у самого парка можно с осторожностью полюбоваться массивным двухэтажным краснокирпичным строением со стрельчатыми окнами. Это особняк купца Комиссарова, здание, имеющее дурную славу. Пока сам Егор Демьянович Комиссаров, владелец сидроварни, двух трактиров и популярного, но глубоко подпольного карточного клуба, был жив, всё обставлялось довольно тихо, как мануфактура, так и картёжные бои. Весьма передовой по тем временам человек, Егор Демьянович учил половых и крупье вежливому обращению, механизировал сидровое производство, следил за промышленными новинками. Технику использовали и для увеселений тоже. В подвале дома Комиссарова, говаривали, была даже механическая русалка, которая работала от пружинного завода, двигала руками, хвостом и открывала рот, из которого лились нежные звуки, стоны и бульканье. Но после смерти купца единственный сын его следил за производством плохо, понизил зарплаты рабочих, вызывая их недовольство, завёл себе гарем под видом женского хора и стал проматывать состояние отца в картёжных баталиях и попойках. Он прокутил бы наследство вконец, если бы не революция. Новая власть конфисковала дом со всеми механизмами, отдав его чекистам, заведшим там свои порядки. Судьба механической русалки до сих пор не известна.

Красный дом Комиссарова перешёл по прихоти истории комиссарам революционным, которые надолго обосновались в этих стенах. Страх перед новой опричниной был в народе так велик, что даже в шестидесятые годы, когда массовые аресты и расстрелы остались в прошлом, одинокие ночные прохожие слышали плач, стоны и холодящие душу вопли из его глубоких и обширных подвалов. То ли там продолжались заведённые ещё молодым купцом оргии, то ли эхо от криков невольников, замученных меднолицыми чекистами, никак не могло успокоиться, запертое в багровых стенах. Но самой ходовой версией стала та, что приписывала все эти звуки той самой жестяной русалке, замурованной в потайной комнате и еженощно вращающей хвостом и сучащей руками в жуткой темноте. Так или иначе, но призраки в особняке, принадлежащем ныне страховой кампании, по мнению народа, водились до сей поры…