Мария Текун - Жизнь Лунгиных. Семейная сага

После того, как все свершилось, и они буквально сидели на чемоданах, ожидая приказа верховного главнокомандующего о демобилизации солдат срочной службы, Борис с усмешкой думал о себе как об Алексее Любославском, увозящим в леса Наталью боярскую дочь. Благородный, несправедливо опороченный, вынужденный идти на уловки ради того, чтобы воссоединиться с любимой – вылитый Борис при теперешнем его положении. Чего только не бывает в жизни? «Мы бросимся к ее ногам, но через некоторое время», – думал он точно, как Алексей, об обманутой Анечкиной матери. Но прежде того ему предстояло бросаться в ноги собственному родителю.

Он знал, что отец экспромтов не одобряет и что всякие скоропалительные решения видятся ему сугубо в черном свете. «Кто кашу заварит, тому ее и расхлебывать», – любил повторять он, наблюдая различные выходки сына, и поступки необдуманные по малолетству. Но тут – совсем другое дело, ведь жена не рукавица, как в народе говорят.

Борис понимал, что отец явно не одобрит его решения жениться без спросу, и это еще мягко сказано. Нет, душить его, как выразилась Анечка в отношении собственной матери, он конечно не станет, но может сделать так, что Боря сам повесится, со стыда. Жить-то с ним. А он сам мало того, что женился тайно, так еще и пожаловал в дом с молодой женой. Это из армии-то!

Но иначе никак. «Мы бросимся и к его ногам тоже».

* * *

Валентина Матвеевна принесла пирог и принялась собирать грязные тарелки.

– Я помогу, – с готовностью предложила Аня, желая проявить себя с лучшей стороны, и мигом стала складывать тарелки и вилки и бокалы на поднос.

В крошечной кухне было тесно, все заставлено так, что приткнуться было некуда. Аня на секунду замешкалась, стоя с подносом в дверях. Потом осторожно поставила его на табуретку возле раковины.

– Давайте, я помою? – предложила Аня.

– Не стоит, – ответила шедшая следом Валентина Матвеевна. – Я сама справлюсь, а теперь пойдемте лучше чай пить.

Мужчины вышли на балкон покурить.

– Вы к нам надолго, или… временно? – спросил Федор Константинович сурово, не зная уже, чего дальше ждать от сына. – Просвети, будь другом.

– Ну, мы вообще-то хотели пожить у вас, – ответил Борис, немного смущаясь, но держась молодцом. – Если ты не возражаешь, конечно?

– Ну что ты, зачем же – ваше право, – ответил отец, как будто смягчаясь. – Живите, сколько хотите, мы с матерью только рады.

– Правда? – удивление Бориса было столь простосердечно, что Федор Константинович едва сдержал усмешку.

– А ты чего ж думал, что я тебя из дому погоню? Не ожидал, не ожидал… – он укоризненно покачал головой. Хмыкнул, выпуская кольцами дым.

– Да нет, просто…

– Забудь. Чего теперь оправдываться. Это ваша жизнь, вам и жить. С нами или без нас.

– Ладно, как скажешь.

Борис тоже был словно не в своей тарелке. Он, если честно, не ожидал, что родители, особенно отец, воспримут так спокойно. Лучше бы уж он сразу обругал его, высказал бы все, что есть на душе, чем так. Хотя, с другой стороны, он был рад, очень рад тому, что встреча прошла так мирно. Может быть, они и вправду не сердятся?

Город Орлов хоть и не был маленьким уездным городишком, но на мегаполис явно не тянул. Все в нем было, но по минимуму. Улицы узкие, дома низкие, магазины древние, автобусы ржавые, люди тихие. В центре, конечно, было получше: дома повыше, с лепниной и рустами на фасадах, в них супермаркеты и новоявленные бутики, модные парикмахерские и рестораны, какие-то клубы. Но сюда долетали лишь брызги, карикатура на столичную жизнь, да и то десятилетней давности – эти смешные кооперативные вывески, «шикарный» турецкий текстиль, дизайн беспомощный, но претенциозный.

Борис водил Аню по городу, рассказывал, показывал, объяснял.

– Здесь у нас центральная площадь, – говорил он, – раньше площадь Ленина была, а потом переименовали назад, в Оладина. Это известный благотворитель тут был, еще до революции, больницу вот построил – до сих пор стоит – вон то здание желтое видишь? Где парк за оградой? Это она и есть. И весь сопутствующий инвентарь там, кажется, с тех самых времен, – он усмехнулся.

– Оладин – местный Аладдин, – пошутила Аня в ответ.

Она смотрела на все с каким-то смешанным чувством жалости и умиления. Ну что ж… Когда живешь в городе с рождения – для тебя тут все значимо, все родное, знакомое. Она же смотрела вокруг глазами чужака, и, наблюдая пейзаж, не приукрашенный налетом чудных воспоминаний детства, терялась. Все улицы казались ей на одно лицо, какие-то площади, памятники, скверы, переулки – все одинаковое. Конечно же, ей было сложно переключиться и перестать сравнивать. И хотя ей казалось, что она, в отличие от Бориса, видит город таким, какой он есть, на самом деле тоже видела только свое собственное впечатление о нем, и впечатление это было не самым радужным. «Может быть, это оттого что теперь осень, – думала Аня, – мне кажется тут все таким унылым, грустным. Вот выпадет снег, и станет лучше – как на старых рождественских открытках, где улицы в сугробах, а в домиках уютный теплый свет. Когда тихо и кажется, что вот-вот мимо проедет не машина, а лошадка, запряженная в сани».