Оксана Кириллова: Я уеду жить в сказку

Спасательный круг. Покинуть эту чужую, холодную (хотя какое там, на дворе май) квартиру.

– Отличная идея! Мне только обуться! – Тома выбросила то, что осталось от стаканчика, и вскочила.

– Подожди, девочка, старухам требуется чуть больше времени, – задорно, совсем не по-старушечьи проговорила бабушка и поднялась с места.

– Ты не старуха, ты моя ба-абушка!

– Одно другому не мешает, а даже наоборот. Вон у меня какая внучка взрослая, куда мне молоденькой быть.

За пределами их маленькой тюрьмы вечер был на редкость приятным. Легкий ветер не давал забыть о том, что лето еще не наступило, но по воздуху, наполненному ароматами цветущих деревьев, разлилась изумительная золотистая нега. Хотелось умиротворенной тишины, нарушаемой лишь шелестом листьев, однако здесь, неподалеку от центра города, об этом можно было только мечтать: обрадованные благосклонностью погоды, на улицу разом выдвинулись и мамы с детьми, и престарелые супруги, и юные влюбленные.

В парке, куда Тома с бабушкой попали через двадцать минут неспешной прогулки, было еще более людно и шумно. Визг детей, скрип качелей, голоса родителей, окликающих своих заигравшихся малышей, щебет подружек-школьниц, обсуждающих суперважные новости… Томе показалось, что свободных лавочек нет, однако бабушка уверенно двинулась в глубину парка, где их ждала аккуратная пустая скамейка со спинкой. Она стояла в уютной тени дерева – хотя в этот час спасение от солнца было не так актуально.

И здесь… здесь они нашли пристанище, как утомленные долгой дорогой путники. Здесь, в самой гуще жизни, они спрятались вместе со своей болью. Ни тогда, ни после Тома не могла объяснить, что заставило ее ощутить все это – ведь они всего лишь сидели в парке майским вечером. Говорят, так бывает, когда обретаешь что-то свое: дом, человека, место в мире.

Ей хотелось думать, что бабушка чувствует то же самое, хотя она вполголоса, неторопливо говорила о других, обыденных вещах: то вспомнила, что надо купить батон, то принялась перебирать названия деревьев, чтобы понять, какое из них цветет перед ними, то с улыбкой ткнула носком разношенной сандалии в сторону деловито проползавшего мимо муравья: «Смотри, как спешит – наверное, его ждут где-то». Тома про себя отметила, что уже вроде бы оказалась там, где ее ждали. Кто? Не суть.

Она прислонилась головой к бабушкиному плечу и почувствовала ее ладонь на своей руке.

– Не холодно, девочка?

– Очень тепло.

– Неплохой парк, а? Как игрушечный. Все красивое, блестящее, свежевыкрашенное… надеюсь, только не эта лавочка.

– Я всегда буду помнить это место, ба. Кажется, я ему принадлежу.

Улыбка сползла с бабушкиного лица. Она помолчала, осмысливая услышанное.

– Ого. Ты тонкий человек. Не растеряй это.

В тот вечер они больше не говорили о парке и необъяснимых ощущениях Томы – некоторые вещи не нужно проговаривать вслух. А парк стал единственным местом, где она теперь не боялась оставаться одна.

Она приходила – всегда на одну и ту же лавочку, а если та была занята, терпеливо ждала на качелях неподалеку – и слушала плеер, читала, мечтала, обдумывала все на свете, иногда болтала с устраивавшимися рядом старушками и молодыми матерями. А потом бабушка забирала ее с собой по пути в булочную, где, как они выяснили, продавались самые вкусные французские батоны. Вместе они возвращались в неприветливую, но ставшую почти привычной квартиру. Иногда вечером за Томой приходили родители, иногда она оставалась у бабушки – и чай они пили уже из нормальных, прочных чашек, а книги стояли там, где им было положено. Только термос с кофеваркой пока не нашли своего места.

Дни были светлыми и длинными – без уроков, без суеты, в уютном жарком мареве. Так они пережили то лето.

Боль в груди. Адская, всепоглощающая, как будто в нее вкрутили гигантский раскаленный винт. Почему никто никогда не говорил Томе, что эмоциональная боль может столь мучительно ощущаться физически?..

Она вырубила будильник (понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что он все еще звенит) и со стоном натянула одеяло до подбородка. Мысль о том, чтобы встать и идти как ни в чем не бывало на работу была дика и невыносима. Впрочем, невыносима была любая мысль в принципе. От этого огненный винт вкручивался глубже.

Рука машинально потянулась к телефону. Сказать начальнику, что заболела. «Нет, Петр Иванович, не ОРВИ. И не грипп. Просто разбитое сердце, знаете ли. Что значит блажь?». Тома и сама до недавнего времени была уверена, что все это не более чем выдумки романистов на потребу чувствительным барышням, и вообще неконтролируемые эмоции – чушь собачья. Даже если поссорилась с красивым мальчиком и кажется, что жизнь кончена, можно пробежаться по магазинам, съесть мороженое, заглянуть с подружкой в клуб, поймать на себе десяток-другой восхищенных мужских взглядов – и ты снова на коне. Вместо этого лежишь и страдаешь – значит, сегодня тебе так хочется. Раз чувства твои, то ты ими и управляешь.