Тициано Терцани - Конец – мое начало

Несмотря на это, у меня было счастливое детство. Конечно, у нас были проблемы, но мне, по сути, было наплевать на них. Мне было только жаль мать: она страдала больше всех, когда у нас не было денег. На самом деле, первые унижения, которые я испытал в жизни, я испытал как бы за нее, увидел ее глазами.

Одну историю надо обязательно тебе рассказать. Я уже говорил, что очень часто у нас не было денег, чтобы дотянуть до конца месяца. Недалеко от Виа дель Порчеллана, где родилась моя мать, было заведение, называющееся Монте ди Пиета, «место милости», – одно название чего стоит! – так вот, туда можно было отнести любую вещь любой ценности, а тебе взамен ссужали немного денег под большие проценты. Вещь можно было выкупить, когда у тебя снова появлялись средства.

Прекрасно помню, что дома у нас не было практически ничего, что можно было бы заложить. У моей матери не было ни колец, ни другого золота. Единственной золотой вещью было обручальное кольцо, но его, как утверждала она сама, она бы ни за что никогда не заложила. Зато у нее были простыни из приданого, на которых мы никогда не спали (когда девушка выходила замуж, ей давали четыре-пять пар льняных простыней с инициалами, «Т» – Терцани и так далее). Так вот, они хранились в том самом комоде с мылом и лавандой, где прятались деньги. У нас было две-три пары хороших льняных простыней, которые мы, когда деньги заканчивались, относили в Монте ди Пиета. Отлично помню – это одно из самых первых болезненных переживаний моей жизни, – как моя мать крепко держала меня за руку (а я был совсем маленьким), в другой руке у нее была сумка с этими простынями. Она оглядывалась вокруг, чтобы убедиться, что никто из знакомых не видит, как она заходит в это оскорбительное для нее место позора, бесчестия.

Смеется.

Помню, как она говорила: «Вперед, можно!», и мы быстро проскальзывали внутрь и направлялись к большим прилавкам, где брали простыни. Там нас ждал один и тот же сотрудник, который говорил: «Ммм… за эти… три, ну хорошо, четыре лиры…» Больше не давали. Если простыня стоила 50 лир, тебе давали только пять. Но эти пять лир спасали тебе жизнь. Спустя две недели ты приносил назад эти пять лир с процентами и простыни возвращали. Это возвращение за простынями было новым испытанием – снова нужно было озираться, чтобы никто не увидел.

Самые первые запомнившиеся мне детские переживания – унизительные походы в Монте ди Пиета, понимание того, что мои добрые и замечательные родители, по сути, очень слабые и уязвимые люди.

Смеется.

Осознание этого послужило для меня, в некотором роде, двигателем. Я помню, что еще маленьким я каким-то образом понял, что должен вырваться из этого мира ограничений. А это был мир в том числе физических ограничений: маленький дом с дыркой в полу вместо туалета, без водопровода, с купанием в одной и той же кадке. Мне было тесно в этом мире, и я чувствовал, что должен вырваться оттуда.

Фолько: Но как ты понял, что есть другой мир?

Отец смеется.

Тициано: Первым человеком, от которого я узнал о существовании другого мира, был самый большой враль в нашем семействе, сын двоюродного брата моего отца, того самого, который убирал конские яблоки. Шла война, из Монтичелли он был катапультирован на военный корабль, который курсировал по Средиземноморью. Благодаря этому он побывал в Испании, Гибралтаре – в общем, только выиграл от такой телепортации. Вернулся он с рассказами о чудных рыбах, которые мигом съедали твою гетру, если ты окунал ногу в воду, и, вообще, заливал во всех красках. Но хоть он и был враль каких мало, я был просто очарован. Прежде всего, потому что у него была настоящая матросская форма! Наш Марио-моряк. Так вот, он был первым, от кого я услышал о «другом» мире. Наверное, именно благодаря ему я понял, что он существовал, этот «другой» мир. Впоследствии, очевидно, этот «другой» мир оброс в моем сознании другими деталями из других источников.

Фолько: Когда я вспоминаю о детстве, то мне, прежде всего, приходят на ум мои друзья. А у тебя…

Тициано: Нет, у меня в детстве было не так много друзей. Моя мать не разрешала мне играть в игры настоящих мужчин, например, в футбол. Это еще одно страшное унижение, которое мне приходилось испытывать в детстве. Моя мать хотела девочку, а не мальчика. Так вот, первые четыре или пять лет моей жизни я провел в девчачьей одежде, в юбках. На самом деле, в то время одежда, как говорят сейчас, была что-то вроде «унисекс»: даже мы, мальчики, ходили в школу в фартуке, длинных штанов в раннем детстве просто не было.