Мария Прукс - Прекрасное человеческое существо

Скорбь была для них наипервейшим чувством, и жизнь обретала особый смысл, только если страдания иных не прекращались. Лиза давно уже свыклась с этим, она понимала, что играет не последнюю роль, но все равно всю сознательную жизнь не могла избавиться от гадкого ощущения, что над ней просто потешаются. Страдания маниакально создавали с особым усердием, творили, как произведение искусства, которым принято восхищаться с чувством глубокого неравнодушия, злого и противоестественного. Скорби буквально поклонялись, даже сам процесс состоял из множества ритуальных, утвержденных высшим регламентом жестов и надлежащих пассов (с особым усердием шла в ход выразительная мимика), но собственное благополучие берегли пуще всего на свете. Лиза не была вовлечена в мистическую жизнь папочки и его народа, ей и не полагалось – она находилась по ту сторону баррикад.

Весь ужин Адасса распылялась в пространных рассуждениях о нюансах воспитания, в которых руководствовалась собственными зверскими критериями идеала. Папочка мало ел, молчал, сопровождал тирады сестры взглядом, полным немого обожания. Ее змеиный голосок никогда ему не приедался, сколько бы он ни внимал. Приглушенный абажуром свет, плотно закрытые ставни, черная скатерть помогали брату и сестре совместно погружаться в нужное настроение. Казалось, все, что входило в традиции семейного дня, оборачивалось милым времяпрепровождением для всех, кроме Лизы. Она имела разнесчастный вид. Притихшая и чересчур опрятная за столом, она как можно более незаметно боролась с чувством стыда за свои неумелые руки и пока позорно проигрывала эту борьбу. Нож и вилка наотрез отказывались заводить дружбу с ее пальцами, а бросаемые время от времени хлесткие взгляды Адассы окончательно выводили девушку из равновесия, и Лиза краснела, как маленькая.

Чтобы как-то отвлечься, она подгадала момент и неловко спросила:

– Папочка, ты почти не притронулся к еде. Может, случилось что-то нехорошее?

– Нет, день прошел не впустую, – ответил после короткой паузы Биньямир.

Хозяин дома молитвенно сложил руки над тарелкой, глядя в пустоту перед собой. Задумчивость на его немолодом лице носила отпечаток благородства. Мысли его были вековечными монстрами, обитающими в самых глубоких водах океанской впадины. Но он не молился, он вообще не знал ни одной молитвы, не впитал с рождения ни одного религиозного положения о существовании разума выше его самого, его не заботило, сидит ли в нем бессмертная душа. Лиза до сих пор не знала, чем конкретно занимается каждый день ее дорогой папочка. Знала только, что первую половину дня он проводит на собраниях общины и при этом занимает там далеко не последнее место по рангу, что оправдывало его безрадостный, обязательный для статуса меланхоличный вид. Папочка всегда оставался загадкой, до конца не разгаданной, в отличие от его сестры, чья натура при каждом удобном случае выставлялась напоказ.

– После ужина почитай нам сочинение. Адассе будет приятно, – сказал папочка, фокусируя взгляд на тонкой фигурке в белом.

Это был почти приказ – возражений он никогда не принимал.

Лиза поначалу с воодушевлением восприняла просьбу папочки зачитать свой текст, но ближе к завершению ужина ей по необъяснимым причинам стало не по себе. Она нервно ерзала на стуле, вытирала потевшие ладони о край фартука, выглядела рассеянной и печальной. По мере того, как пустели тарелки и блюдца с мороженым, паника внутри нее нарастала. Лиза усиленно внушала себе и вселенной, что все за столом уже давно забыли о просьбе папочки и все само собой обойдется.

И вот папочка поднялся из-за стола, с важным видом собрал и унес пустые тарелки, ухаживая за сестрой. Лиза было выдохнула – пронесло! – но с кухни очень скоро послышались обратные шаги. Скрип половиц чуть не вырвал у Лизы встревоженного писка. Она не могла пошевелиться, не могла сделать ни одного естественного движения, – ей придется выступить.

Папочка внес напитки и медленно расставил их. Адасса что-то нежно промурлыкала брату. Заметив, что Лиза все еще сидит на своем месте, Биньямир погнал ее за сочинением.

Вибрации его командного рыка могли бы, наверное, всколыхнуть и тихий ход планет по орбитам. Лиза же мило улыбнулась и ускакала наверх. Как во сне, она вошла в спальню, взяла листки. Дремавший дуб в оправе окна не прибавил ей смелости, ничто не воодушевило ее, и вот – из полумрака гостиной на нее поглядывают искушенные ценители живого страдания.