Мария Прукс - Прекрасное человеческое существо

Спокойно собирая бутерброды, папочка вскрывал банки, колдовал над кусочками постной ветчины и сыра, орудовал ножом, пока Лиза вовсю крутилась на подвижной конструкции.

Чуть погодя папочка заговорил:

– Я смотрел, ты вчера даже не начинала писать, – было сказано без эмоций.

– Угу, – согласно протянула Лиза и прокрутилась в десятый раз.

– Комиссия просила принести сочинение, не я, Лиза. Экзаменационная сессия послезавтра, – прозвучало еще холоднее.

– Знаю, – доложила Лиза и перестала крутиться, так как почувствовала головокружение. – Я сегодня села писать, папочка. Я все напишу! Я не провалюсь. Не огорчать же тебя из-за такого пустяка. То есть… я не то хотела сказать, – Лиза запнулась. Она услышала, как папочка широко раздул ноздри – предвестник выговора. Но не растерялась и мгновенно состроила на лице нужное выражение. Когда тревога схлынула, она процитировала размеренным голоском: – Поостерегись всякой пустой радости, когда смотришь на униженного тобой, вознестись… э-э… вознестись… вознестись получится через великую скорбь над страданиями иных.

Папочка посмотрел на нее долгим взглядом, – и сел по другую сторону стола, наказав молчанием.

Вдвоем они принялись завтракать. С улицы лилась птичья трель. Резвые нотки плохо вписывалась в атмосферу семейного дома Биньямиров, – живость и душевная приподнятость Лизы исчезли без следа. Она откусывала кусок за куском и жевала без всякого удовольствия, не замечая вкуса еды. Каждое утро она ела почти одно и то же, не больше положенного. Папочка тоже, и у него был свой, особый рацион.

Болтовня не приветствовалась в этом доме, особенно за едой. Лиза вполуха прислушивалась к тишине соседского двора, к тому, как в поисках корма на пластик подоконника вспрыгивают вертлявые птички. И до чего же бесстрашные! Лизе их возня быстро надоела. До ужаса хотелось чего-нибудь помимо этого, что-нибудь громкое и танцевальное, ритмичное, с огоньком, чтобы будоражило кровь. Ее печальный взгляд опять соскользнул и зафиксировался на точке в пустоте. Папочкины эмоции будто затвердели и превратились в маску строгости.

Завтрак так и прошел – под громкое молчание превосходящей силы и извинительное сопение подчиненного. Лиза поблагодарила папочку и в подавленном настроении побрела к себе. Она приняла это без борьбы: позволила прежде бьющему истоку энергии загустеть, скрыться в защитном панцире, – и радость отхлынула, обнажая пустынный берег уныния и упадка сил.

Все по порядку, пунктик за пунктиком домашних обязанностей. В доме жили только они вдвоем. На автомате девушка застелила постель, убрала альбом и карандаши в ящик стола – к предстоящему экзамену ей также следовало подготовить рисунки на вольную тему, – затем достала из шкафа бережно сложенную стопку своей будничной одежды.

По распоряжению комиссии она обязана была носить исключительно это.

Лиза разложила и надела на голое тело платье самого простого фасона, цвета яичной скорлупы, поверх платья завязала фартук с удобными кармашками, цвета слоновой кости, натянула на бедра короткие лосины цвета первого снега, нацепила носочки и лакированные туфли на низком каблуке, – цвета легких облаков. Каблуки удалось выклянчить у папочки, пообещав, что никогда и ни за что они не станут причиной опасных падений.

Покончив с нарядом, Лиза присела за туалетный столик. Посматривая на себя в зеркало, она гладко расчесала волосы, разделив их на прямой пробор, расческой попыталась реанимировать объем, и в конце концов заплела простую косичку. Лизе с самого детства не нравился отличающий ее от остальных вид собственных волос, а папочка, как назло, никогда не разрешал менять цвет или длину, – и здесь запрет.

Правда, уже минуту спустя настроение вновь скакнуло, – резко вверх, все выше и выше. Она уже вприпрыжку спускалась по лестнице, становясь по-доброму заносчивой от пусть небольшой, но прибавки в росте. Ничто так не выводило из эмоционального падения, как подъем любимых каблуков!

Каждый день после завтрака, не дожидаясь, пока папочка уйдет по делам, Лиза со словами «Я гулять, папочка!» отворяла дверь и окуналась в объятия города. Ей нравились прогулки, они развлекали. Все лучше, чем сидеть взаперти.

День только начинался. Лиза шествовала под руку со своим переменчивым настроением. Она двинулась вниз по дорожке, без всякой боязни перешагивая частые разрывы между каменными плитами: их нарочно выложили неаккуратно, с большими зазорами. В этих брешах топорщилась земля палисадника, бурая и хрустящая, – ухоженной траве, подобной той, что зеленела за окном ее спальни, здесь не позволяли расти. Лиза была не одна, кому назначали запреты. Здесь, перед домом, жило нечто совсем иное, к чему не подобрать красивых эпитетов, нечто предательское, губительное, вплетающее саднящую тревогу в дремучие сны и невинный такт человеческого сердца…