Хаким Булибеков - КИПЧАК В АНТАРКТИДЕ

И вот этот день настал. Точнее, не день, а вечер накануне выезда.

Весь полк: и нас, курсантов, и «срочников» выстроили на плацу на общую «предсоломную» поверку (после которой «все в солому» и отбой).

Такое совместное построение было за все время сборов только раз, в день нашего прибытия. А так у них своя свадьба, у нас – своя.

После стандартной переклички командир полка объявил о предстоящем выезде всего воинского состава на полигон.

«Ура!!!» – не по уставу отреагировали курсанты.

Далее полковник объяснил, как сейчас говорят, логистику предстоящей передислокации полка, назвал ответственных, призвал нас к боевым подвигам и поблагодарил за что-то. Тысяча парней с четкой синхронностью ответили:

– Служу Советскому Союзу!

Все уже ждали команды «Разойтись».

Но действительный (а мы их ценили выше, чем своих, «кафедральных») полковник нашей славной армии при всем строе вдруг неожиданно приказывает:

– Курсант Булибеков, выйти из строя.

Пока я выбирался из своей шеренги, пока проделывал положенные «три шага от строя», пока разворачивался кругом и докладывал, приложившись к виску, о том, что, мол, только по вашей личной просьбе и вышел, «всю дорогу» напряженно думал – за что?

Грехи перед непобедимой были, но не такие, чтобы выволочку от командира полковой части получать. Он мог по уставу не то что на «губу» посадить. В его власти было под трибунал отправить или (что хуже, как говаривал товарищ Оспанов, чем «турма») в штрафбат.

А заслуг, чтобы вызывать из строя, точно не было. Даже старушку через дорогу не переводил.

И тут полковник зачитывает телеграмму от ректора университета с просьбой откомандировать меня срочно в Москву с целью прохождения медкомиссии для участия в Советской антарктической экспедиции.

Строй курсантов, состоявший из будущих физиков, математиков и программистов, опять отреагировал не уставно, да еще с явной какофонией голосового строя. Кто-то даже забыл наставления майора Крышина.

– Отставить! – взревел Оспанов и на казахском нецензурно, изощренным матом добавил о своих нетрадиционных отношениях с нашими отцами.

После моего возвращения из Москвы (посещение которой было тоже двухнедельным пробуждением от летаргии сборов) начальник, обращаясь ко мне, назвал меня дезертиром, бросившим в бою товарищей. Правда, в конечном результате, а именно – на экзаменационной оценке, это не сказалось.

Мне потом ребята с младших курсов рассказывали, что, распекая их, Оспанов часто заканчивал свои нотации репликой:

– Никуда вы не годитесь. Даже в Антарктиду – и то Булибекова послали…

До сих пор не пойму, что он имел в виду. Но это так, к слову.

5. «…боялись всё и всего подряд»

Наконец-то дипломированный, я мог, как и остальные будущие участники экспедиции, готовить выездные документы.

А это оказалось самым тяжким из всего, что до этого было.

К слову сказать, самым легким оказалась медкомиссия. Даже удивился. Думал, будут тесты на совместимость, проверки на выносливость, испытания на терпеливость – мало ли что я прочитал, да и нафантазировал по этому поводу, думая об экспедиции. К тому же, из-за иногда побаливавшего колена, у меня была причина волноваться за медкомиссию.

Но проверка будущих полярников ничем не отличалась от военкоматного медосмотра и медкомиссии на водительские права.

В очередях к врачам выспрашивал у опытных полярников о предстоящем. Запомнилось наставление: «Не лезь, куда не просят. А попросят, то пусть только в письменном виде».

Там же понял, что народ на станциях с юмором, и не всё так просто.

Какой-то сорокалетний мужчина спросил:

– Ты фильм «Семеро смелых» видел? – и после моего утвердительного кивка продолжил. – Можешь его забыть. Во-первых, если на станции будет хоть одна баба, то мужики друг друга перестреляют. А во-вторых, там каждый за себя. Это не ученые, это шабашники от науки. И самое главное – у каждого подвига всегда есть виноватый.

Так вот, те, кто готовил выездные документы за кордон во времена «ферросплавного занавеса», могут мои стенания тех лет и пропустить. Вряд ли они узнают что-то новое. А тем, кто мечтал бы по незнанию вернуть то, что так легко и в то же время так болезненно кануло за «горизонт невозвращения», попробую передать степень бессмыслицы и тупой непробиваемости, в которой приходилось нам жить. Окунаться в те события – это как трогать слегка ссохшиеся раны. Вроде и больно, но в то же время по-мазохистски приятно щекотно.