Сергей Пашков - Как я чуть не стал офицером КГБ. 60 невыдуманных историй

– Ты же всё равно пропускаешь год? – начала издалека та самая знакомая, которая помогла с военкоматом. – Так съезди на разведку в другое училище. Посмотри, как это делается.

И я поехал. Тем более что проезд был оформлен бесплатно, за счёт министерства обороны. Про эту поездку я рассказываю в отдельной главе «Рязанский вояж».

И там же, в Рязани, я подхватил желтуху, заразился болезнью Боткина. С учётом инкубационного периода это проявилось уже по возвращении домой. И хотя это была лёгкая стадия, с таким диагнозом можно было ставить крест на карьере военного. Дальше районного военкомата дело не пропустят. Это серьёзное заболевание, которое часто имеет хронические последствия, а ещё и летальный исход. Поэтому рисковать из-за меня не согласился бы даже самый смелый эскулап.

Поэтому ещё когда я отлёживался почти два месяца в больнице, у меня созрел план, как снова «стать здоровым».

Из больницы я вышел в ноябре 1989 года. Но документы из больницы мне на руки не выдали, – положено было отправлять их в поликлинику по месту работы. В результате хитроумного плана я подменил медицинскую карту – старую «желтушную» на новую, на которой «ещё даже муха не сидела». А после, к моему величайшему удивлению, я сдал все анализы на отлично. Последствия болезни не проявились, хотя печень «тянула» временами очень сильно. К тому же я продолжал всё это время работать на столярном производстве. А после работы мчался на подготовительные курсы в университет – подтягивать историю и математику.

Смешной запоминающийся случай произошёл, когда я проходил медкомиссию в военкомате, и пришёл на приём к местному «психу». Психиатр этот изрядно потрепал мои нервишки, хотя я думаю, для него это обычное дело.

А потом произошёл переломный момент в областном КГБ: при прохождении медкомиссии у меня обнаружили тахикардию, и терапевт не хотела подписывать медкарту и отпускать в Москву. Тут что-то случилось необъяснимое, как будто кто-то там, сверху, пришёл мне на помощь. До сих пор гадаю, что это было. Я фактически уже стоял в дверях, расстроенный, собираясь ехать домой. Всего один шаг за дверь – и всё… А дальше другая жизнь, другая судьба. Думаю, это и называется перепутье. Лезвие бритвы. Когда ни туда ни сюда. Что-то меня развернуло, что-то заставило вернуться и просить-объяснять-умолять-требовать… До сих пор, спустя тридцать лет, помню это ощущение победы. Когда, казалось бы, всё, ты упал. На дне. Но разворот – и начинаешь всё сначала. Врача-терапевта звали Светлана Владимировна. И спасибо ей за то, что поверила, что взяла на себя ответственность и дала мне «зелёный свет» на Москву.

По сравнению с тем, что происходило до Москвы, – вступительные экзамены и зачисление в училище, – это было самое прогнозируемое и умиротворённое время во всей этой эпопее. Как будто где-то там, сверху, посмотрели, махнули рукой и сказали: «Да ну его, этого Пашкова! Устали мы уже посылать ему сигналы. Фиг с ним! Пусть поступит в это его училище и не морочит нам голову. У нас и без него здесь, на небесах, полным-полно дел!»

В конце сентября 1988 года, когда только начался последний, десятый учебный год в школе, вызвали нас, семнадцатилетних пацанов, всех тех, кто не успел или не захотел «спрятаться», в наш районный военкомат для прохождения медосмотра.

Военкомат назывался Шевченковский, так же как и одноименный район в городе Запорожье, в котором он располагался. Вот почему корабли называют «Быстрый» и «Отважный», а военкомат в честь украинского поэта Шевченко? Я один такой чересчур умный, или всем просто нас**ть?

Медкомиссия проводилась не в основном, трёхэтажном, а в соседнем полуподвальном помещении, располагавшемся в старом жилом доме с деревянными перекрытиями. Фасада это здания, коряво оштукатуренного и выкрашенного в грязно-жёлтый цвет, видно, уже давно не касались нежные и заботливые руки маляров-штукатуров. Такая же разруха наблюдалась внутри.

Длинный коридор с запахом лекарств и протекающих потолков, масляная блестящая краска цвета потёртой охры скрывала стены выше человеческого роста. По всей видимости, чтобы эти человеческие тела призывного возраста окончательно не протёрли дыры в старых стенах, нещадно прислоняясь и подпирая их.