Джон Шемякин: Дикий барин в диком поле (сборник)

Всем телом въехал в мешок со старыми игрушками, укрытыми до времени брезентовым плащом.

Игрушки в мешке очень обрадовались, что за ними детство вернулось. И сразу стали петь, трясти своими пыльными немолодыми телами. В темноте мешка. А батарейки подсевшие. Поэтому вместо пения – низкий вой, вместо весёлого подёргивания лапами, головами и хвостами – старческое артритное шевеление.

Короче, тесть увидел, как ожил брезентовый плащ, и, колыхаясь, утробно воя, хочет тестя убить, не знаю, поработить, что там плащи из гаража со старыми алкоголиками делают? Игрушки про тестевы переживания не знали – они в мешке, им не видно, кого они там веселят. А тесть про игрушки был не в курсе, но был очень в курсе неврозов на почве регулярной интоксикации.

Не совпали тестя и игрушек из мешка колебания души. Игрушки радуются, что за ними пришли, вернулись за ними, скоро мы увидим свет, наддай, Патрикеевна, тряси выменем шибче, свобода! свобода скоро! мы любим и любимы! не подведи, Михеич, рви гармонь, косолапый! ещё немного! немного ещё!..

А тесть видит, что это за ним тоже пришли, что всё, амба, кончилась жизнь, прощайте, скалистые горы! отплавал своё, морячок (он механиком на сухогрузе работал), суши вёсла, корабли, покинувшие строй эскадры, считаются вышедшими из боя самовольно, бей морзянку, спасённых нет!.. А-А-А!

Тестя из гаража выманивали всем миром. Он пугливо отнекивался, и пришлось его выволакивать, всклоченного и неясно улыбающегося. С чуть ли не перекушенным фонариком в обеих руках.

Игрушки освободили, почистили, заменили батарейки, раздали в хорошие руки. Тестю тоже пришлось немного батарейки заменить. Он теперь аквариумист, стал строг, не шутит, на праздники к друзьям не ходит, купил «форд», сажает огурцы. Тёща не знает, как китайским игрушечникам в церкви молиться.

Отсюда выводы: трясти выменем и петь надо, даже если сидишь в мешке дикое количество времени. Детство может достать и через годы. Искусство исправляет нравы.

Лежал я как-то на пляже. Море. Ш-ш-ш-ш-ш. Песок. Жара. Выцветшее небо.

В двух шагах от меня лежит мужчина. В тёмно-сером костюме, лицом в песок. Ему нехорошо.

А мне хорошо – я по сторонам смотрю.

К нам идёт женщина с совершенно невероятной кастрюлей на брезентовом ремне. Кастрюля жаркая. Женщина очень жаркая. И яркая такая. Рыжая, щёки просто в кулаки не сгребёшь, ноги толстые, в офицерских ботинках, загорелые в коричневое так, что где ноги, где ботинки, различить можно с трудом.

Я как клиент её не заинтересовал – лежит там что-то худенькое, невнятное, в одних трусах. А вот мужик в костюме показался ей поперспективней.

Дама с котлом на ремне наклоняется к моему респектабельному соседу, который что-то чувствует и перестаёт дышать в песок. Ну, дама ему ботинком без шнурков под ребро раза два несильно. И говорит:

– И что?! Вы будете себе думать или брать? Вы пшёнку, мужчина, покупаете?!

Пшёнка – это кукуруза варёная.

Мужик в двубортном поворачивает лицо и негромко, в песок так несколько:

– А может, вы хотите показать?

Тут женщина опускается перед мужиком, как перед Богородицей, на колени, открывает котёл, пар как из Везувия – в бледное небо ах-х-х!

Мужчина смотрит в кратер. Пот, песок – всё туда же.

– Ай, оно у вас маленькое!

И тут женщина-кукурузонос произносит фразу, которая вот уже двадцать с лишним лет выручает меня в самых причудливых ситуациях. Вот она стоит перед мужиком на коленях, их разделяет только кастрюля и пережитое с другими. И она говорит:

– Маленькое?! Зачем мне вы говорите такое?! Возьмите их в руку – вы ужаснётесь! Нет, вы сожмите – и молчите! Маленькое!

Звонили из самого Стокгольма.

Я подумал, что Нобелевская одумалась. Оправил орденские ленты, взял телефонную трубку, выпрямился у зеркала и внушительно произнёс:

– У аппарата в негодовании…

К огромному сожалению, Елизавета Генриховна, отъехавшая в Швецию свою, попала под тлетворное влияние своей тамошней аккуратной родни. И родня её мне стала в телефон говорить слова о моём странном воспитании нашего несовершеннолетнего алмаза. И то я не так, и это я не эдак.

Под градом улик орал в трубку первые пришедшие на ум сочетания букв. В разговоре с соотечественниками это прокатывает. Пятьдесят тыщ подписчиков тому верной порукой служат.

А шведы на чарующую магию моего визгливого голоса не велись и гнули свою скандинавскую линию: