Джон Шемякин: Дикий барин в диком поле (сборник)

Проорал ещё, засучивая рукава, что ей теперь и без грима будут наливать по кабакам. Только, что называется, войди да откашляйся, звеня медалью, тут тебе и стол, и дом будут организованы, ветеран Трафальгара!

Оттащили меня от изувеченного садовода. Я там ещё что-то кричал, брызгаясь ядовитой слюной на набежавших. Не помню уже.

Мы всем коллективом переживаем за нашего общего друга Славу Ц-ва. Переживаем очень сильно. Наш общий друг Слава Ц-в постоянно впадает в какую-то сеть романтических отношений.

Хотя написать надо было совсем иначе – розовым на зефире и эдак мерцающе (ежик, кролик, котёнок целуют мышонка в зарослях левкоев): РОМАНТИЧЕСКИХ (тут два сердечка) ОТНОШЕНИЙ (ангел, сердечко, сердечко, ангел).

Нет, я тоже верил в РО. И очень долго верил. Лет до пяти, пока случайно не пробрался на родительскую половину дома и не услышал (а потом и на мгновение не увидел), как родители довольно громко и эффективно сомневаются в существовании РО.

Понятно, что место РО в моём сердце заняла НЕВИДИМАЯ РУКА РЫНКА, которой я поклонялся довольно долгое время, принося ей в жертву всё, до чего мог дотянуться. Потом РУКУ сменил в моей душе АДМИНИСТРАТИВНЫЙ РЕСУРС. И через год после появления у меня в сердце АДМИНИСТРАТИВНОГО РЕСУРСА, лет уже в пятнадцать, я разуверился в Деде Морозе, понаблюдавши драку двух священников в тульском ресторане «Аэлита».

Мои друзья тоже прошли длительный путь избавления от иллюзий. Кого-то прозрение о том, что романтика – это кромешное зло, настигло ещё на пороге чувственного взросления. Это когда вбегаешь в новогоднюю ночь в залу и видишь, как крысы доедают разбитого Щелкунчика, смешно двигая носами в волшебном лунном сиянии из створчатого окна.

Потому как крысы из гофманского предвидения – они государственники, крепкие коллективисты, сторонники правосознания и правоприменения. А все эти Щелкунчики, семейство марципановых кукол, ватные клоуны, обезьяны на верёвках (кто там ещё у Гофмана?), гусары раскрашенные, а, не важно, вся эта публика – они только к празднику приспособлены, к консьюмеризму, к тому, чтобы вбегали в залу стиля бидермеер толстые румяные немецкие дети в бархатных штанах и тискали их под музыкальные переливы из шкатулок.

Все эти куклы нуждаются в том, чтобы за них башляли. А крыса – бесплатна и естественна. Крыса свежа в своей искренности. Вот она, гибкая бестия, вылазит из банки с иваси, стряхая прокисший рассол, почешется всесторонне, пошевелит усами – и вновь девочка!

А кукла?! Упала в лужу – всё. Меняй. И если крысы прошли серьёзный путь взросления, обучения, адаптации, ресурсной спайки и дворового мужества, формировали себя как личности, то куклы эти, оппозиционные крысиному закону, они кто? Они что? Безмозглые имитации, имеющие цену, кстати сказать.

А крыса – она бесценна по-своему. Живая она. Родительница чья-то. Жена. Носительница классических культурных ценностей, простая такая баба. С детьми. Что ж ей не похрустеть задумчиво какой-нибудь безмозглой дурой Гретхен в кружевных панталонах?

Есть о чём подумать крыске. У неё перспективы, проблемы в коллективе, у неё соски, может, ломит и беременность вторая или третья за год, а что вы хотели, да, выпивала по случаю с друзьями, а он такой подходит…

О чём думать кукле? Только о себе. Да о мире своём внутреннем кукольном. На крысу можно положиться. А на куклу?

Вот.

Кого-то разочарование в РО настигло позже. Ну, там, дева, первый курс, ромашковый луг! Потом ишачишь, света белого не видя, по офисам и подсобкам до самого развода…

Ц-в пронёс своё духовное увечье через годы и расстояния. Постоянно, гадина, в кого-то шумно влюбляется. Особенно это у него с похмелья обостряется.

Не успели его утром выпустить за калитку – приехал через два часа уже в состоянии.

Я о Ц-ве ещё много буду гадостей рассказывать.