Аркадий Мар - Нескучные истории большого города. Рассказы и повести

Комраков завёл руку за спину, нащупал в кармане майки пластмассовую фляжку, отвинтил крышку и припал губами к тёплой безвкусной воде. Потом потряс фляжку и, сдернув шапочку, плеснул остатки на голову. Теплые струйки медленно поползли по шее, вниз, он почувствовал, что стало неожиданно легче.

Комраков опустил голову. Тень под колесом съёжилась, сделалась меньше.

– Тебе тоже жарко? – спросил у неё Комраков.

Он привык говорить с тенью, беседовать с ней о прошлом, настоящем, о жизни вообще. Комраков вдруг вспомнил, как в первой своей многодневке, в Крыму, совсем салагой, восемнадцатилетним пацаном, ушел в отрыв с Чернецким – опытным, повидавшим многое гонщиком.

– Ты, Витёк, говори с тенью, – облизывая пересохшие губы, прохрипел Чернецкий, когда, танцуя на педалях, раскачивая велосипеды из стороны в сторону, они карабкались на отвесный подъём, а уши от высоты закладывало ватой. Говори с ней, – задыхаясь повторил он. – Это спасает от одиночества, спасает, когда оторвешься от пелетона. Говори о чём хочешь, и не будет у тебя желания перестать горбатиться, бросить все к чёрту.

После той многодневки Чернецкий ушёл из спорта. Потом прошел слух, что он преподаёт физкультуру где-то в Брянской области. А полгода назад Комраков вытащил из почтового ящика конверт. Незнакомым ему почерком был надписан странный адрес: мастеру спорта международного класса Виктору Комракову. И, вскрывая конверт, Виктор почувствовал, как ему приятно. Вот, не знает отправитель ни названия улицы, ни номера дома, а письмо дошло.

Письмо было от Чернецкого. Писал он, что организовал велосекцию, есть способные ребята, просил прислать однотрубки, еще кое-какие части, которых в Брянске днем с огнем не сыщешь. Но Комраков торопился тогда на сборы, а когда вернулся, листок с адресом куда-то затерялся, и Виктор так и не ответил.

Я не виноват, утешил Комраков сам себя. Я очень занятой человек. Профессионал. Профи. И нужно брать от жизни все, пока ценят, пока нужен. В ласковой улыбке председателя Спорткомитета он, Виктор Комраков, ясно видел, что похож на курицу, несущую золотые яйца: медали, зачетные очки, престиж руководителей. Чёрт с ними, пусть он будет такой курицей. И нужно брать от жизни все, пока его ценят, пока нужен.

Но возникла вдруг в памяти чёткая, как на экране телевизора, картинка: удаляющийся с каждым мгновением всё дальше и дальше пелетон, а он, Виктор Комраков, сидит, размазывая злые слёзы, на обочине шоссе. Сжимает руль велосипеда с проколотой однотрубкой и напрасно ждет пропавшую куда-то техничку.

И новая картина: Чернецкий, отдающий ему свою машину. Что Чернецкий тогда ему сказал, помогая затянуть ремешки на педалях и подталкивая под седло? Конечно, что-то сказал. Но Витьке нужно было догонять пелетон, и он плохо расслышал.

Он все-таки догнал пелетон и отчаянным спуртом на финише выиграл гонку. Потом отвечал на глупые вопросы очкастой девушки-корреспондента. Нет, он помнил, конечно, кому был обязан победой, искал Чернецкого, но искал, видимо, плохо, потом завалился пораньше спать, а утром удивленно узнал, что Чернецкий сошёл с многодневки и уехал.

И один из тренеров в разговоре, понимающе кивнув головой, объяснил:

– Почувствовал, что не тянет. – Затем добавил, – ведь Чернецкому тридцать один. Пора сходить…

И опять пришла мысль, которую Комраков гнал от себя – что ему скоро тоже придется заканчивать. Все эти гонки, многодневки, всё, чем он жил до сих пор – всё останется позади, и наступит другая, неведомая жизнь, жизнь, в которой всё пойдет по-другому.

В октябре ему исполнился тридцать один, и он боялся минуты, когда тренер, старательно отводя взгляд, назовет состав на очередную гонку, а его фамилии не будет в списке. Потом, в коридоре, подойдет заменивший его гонщик и, плохо скрывая радость, скажет:

– Извини, что так получилось.

И страх перед этой минутой заставил его ещё ниже пригнуться к рулю, сильнее вдавить ноги в педали…

Послышался приближающийся звук мотора. Комраков обернулся, увидел ярко-оранжевый мотоцикл. Через минуту мотоцикл поравнялся с ним, и сидевший сзади парень в клетчатой ковбойке крикнул:

– Плюс две семнадцать!

Две минуты семнадцать секунд выигрывал он у пелетона.

Пестрый столбик мелькнул сбоку, остался за спиной, километровый столбик – крошечный маячок, указывающий путь…

Последнее время Комракову не очень везло, будто птица счастья, часто выбиравшая его до сих пор, упорхнула куда-то. И не сказать, что он плохо подготовился к сезону: тренировался, как обычно, зимой в зале накрутил достаточно на велостанке, попотел изрядно со штангой и кроссы набегал. Но чувствовал, чувствовал, что новый старший тренер как-то без уважения, что ли, смотрит на него. Эх, старший тренер, старший тренер!