Аркадий Мар - Нескучные истории большого города. Рассказы и повести

Комраков наклонился, прочитал название картины: «Кентавр».

Этот человек-мотоцикл ему потом почему-то очень долго снился. А сейчас, на трассе, неожиданно пришла мысль, что он, Комраков, тоже похож на кентавра. Только с одним сердцем в груди. И бешено несётся туда, где на самом горизонте густое синее небо соприкасается с жаркой красноватой землёй. Перед ним пустое шоссе, только кувыркается и прыгает его собственная неотстающая тень…

Звук мотоциклетного мотора сначала был похож на комариный писк, потом стал гуще, гуще, раздался рядом, и тот же парень в ковбойке крикнул:

– Одна сорок четыре!

Значит, пелетон отыграл у него тридцать три секунды.

Комраков хорошо знал, что происходит сейчас в пелетоне. Каждые несколько минут из туго сбитой группы выстреливал велосипедист, чтобы, отработав изо всех сил свой отрезок, уступить место другому, а самому перевести дух, отдохнуть за спинами передних. Только он не может отдохнуть ни за чьей спиной. Нужно терпеть. Терпеть!

Терпеть Комраков умел. И когда в детстве лупил его второгодник Кислицын, лупил совсем ни за что, просто так, от скуки. Дожидался, пока закончатся уроки, а потом вел Витьку за школьные мастерские и бил. Витька стоял молча, закрывал только голову, а, потом, пересиливая страх, кидался на Кислицына, неуклюже размахивая длинными руками.

И, может, из-за этого сопротивления Кислицын отстал.

И потом, когда впервые пришёл в велосекцию и долго, умоляюще глядя на тренера, упрашивал принять его, а тренер, презрительно оглядев малый Витькин рост и страшную хилость, наотрез отказал. Но Витька, мечтая о гоночном велосипеде с рогатым рулем, шикарно обмотанным голубой изоляционной лентой, приходил в секцию каждый день, пока тренер не согласился.

– Хорошо, – сказал он, – Проедешь двадцать километров – приму.

И Витька поехал.

На середине пути ему показалось, что сердце сошло с места, поднялось вверх, прямо к горлу, и встало там, сумасшедше пульсируя, вбирая весь воздух, который он часто-часто хватал широко раскрытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.

Тренер медленно ехал за ним на мотоцикле с коляской, иногда обгонял и заглядывал Витьке в глаза. И, может быть, заметил, что в них стоит гоночный велосипед с рогатым рулем, шикарно обмотанным голубой изоляционной лентой.

И Витька доехал…

Потом каждый вечер аккуратно ставил старенький будильник на полшестого, заставлял просыпаться свое невыспавшееся тело. Ёжась от утренней прохлады, бежал по пустынным улицам, держа направление к трамвайному парку. И когда подбегал, то видел, как из широко распахнутых ворот, позванивая, медленно выезжает первый трамвай.

Может, от этих каждодневных пробежек Витька здорово окреп, возмужал, мышцы его налились силой. И, наконец, однажды, получив долгожданный гоночный велосипед, он тщательно обмотал рогатый руль голубой изоляционной лентой…

…Похожая на молчаливую, хорошо обученную собаку, его тень бежит рядом, не отставая и не забегая вперед. Верный пес, которому можно всё рассказать.

Сегодня в гостинице он проснулся очень рано. И, ещё не успев поднести руку с часами к глазам, понял, что больше не заснёт. Рядом, на соседней кровати, по-детски свернувшись калачиком, посапывал Алишер Юлдашев, лишь в этом году пришедший из молодёжной сборной. Как хвост ходил он за Виктором, называя его уважительно по отчеству – Палыч, задавал бесчисленное множество вопросов. Иногда Комракову это надоедало, он хотел шугануть пацана, но темные раскосые азиатские глаза смотрели на Виктора с такой преданностью, что он оттаивал и продолжал учить пацана велосипедному уму-разуму.

«Надо же, пушкой не разбудишь», – с завистью подумал Комраков, ещё раз взглянув на Алишера.

По многолетней привычке он всё-таки закрыл глаза, повернулся на правый бок, расслабился. Он старался не думать ни о чём, даже об утренней гонке, даже о позарез нужной победе. Ну, пусть даже не о победе, пусть о тройке призёров, – и это он бы счёл огромной удачей. И ради этого сейчас ему обязательно нужно уснуть, чтобы хватило сил для рывка, чтобы он смог пройти эти сто восемьдесят семь километров с первого до последнего метра.

Этот задуманный им рывок – невозможный, против всяких правил, в начале дистанции, в одиночку – будет, надеялся он, принят пелетоном с насмешкой и полным безразличием, и в этом был его шанс уйти как можно дальше, оторваться, отгородиться зыбкими двумя, тремя минутами, а там терпеть, терпеть, терпеть. Стиснув зубы, терпеть.