Александр Лепещенко - Монополия

Старик посмотрел на удалявшегося Поплавского и добавил:

– Вот так! Добро не лихо – бродит тихо.

Какой-то неприятный звук бухал в самое темя, Митя повременил и сказал:

– Ты мне сегодня приснился, Нилыч.

– Свят-свят… Я ж ещё живой…

– Дурак ты старый!

– Да, но не по четвергам… А коли без шуток, то думаю я, что настоящая охота жить только и приходит в старости… Вот вы, молодые, как живёте? Вы же без причины живёте… Вы себя не помните…

– Конечно, куда нам до вас.

– Не упорствуй, Димитрий! И молодым надо блюстись…

– В твоей терминологии блюстись – значит беречься. Не так ли?

– Усвоил…

– А тут и усваивать нечего – одно пустозвонство…

– Нет, я такую хулу не могу принять.

– Не принимай… Я так скажу: молодые не помнят себя, потому что перекоряются из-за грошей… А без причины мы не живём… Я чудесю как могу… У Поплавского вон ипотека… Даже негодяй Бессон и тот крутится…

– Думаешь, мы в молодых годах жили легче?

– Ничего я не думаю… Я трёпа не люблю.

– Ладно, извинения принимаются, – голос Нилыча помягчел.

– Ты прав, старик… Извини!

– Э-э, пока не забыл… Сообщу пренеприятное известие…

– Что: к нам едет ревизор?

– Хуже… К нам едут питерские…

– Опять ты, Нилыч, за старое…

– Да послушай… Бессон по большому секрету брякнул, что с первого января поубирают к чертям все маршрутки.

– Возможно ли такое? Что-то я сомневаюсь…

– А ты не сомневайся… Заготавливается особенное постановление… Бургомистр с питерскими уже вовсю взасос целуется… Теперь их автобусы будут гонять вместо наших «Газелей»…

– Старик, ты знаешь это наверное?

– Я же говорю… Бессон по большому секрету…

– Спиногрызы! Постановлениями прикрываются, законами…

– Эх, Димитрий!.. Где закон, там и обида.

…Проходили истощённые мятые тучи.

За стёклами, которые слезились дождевыми каплями, серело лицо Фонарёва. Всё вокруг было каким-то гадательным, неопределённым. Лишь изредка дробились негустые огни проезжавших мимо автомобилей.

«Домой? – терзался Митя. – Или на последний круг? Пожалуй, всё-таки на последний… Итак, что имею? С Бессоном за ноябрь рассчитался… А впрочем, лучше бы и не брал у него «Газель» в рассрочку. Хотя кто же знал, что с маршрута в новом году решат выкинуть… Вот куда теперь «Газель» девать? Маруся расстроится. Не послушал её совета – купил. Вечно я с чем-нибудь да вылеплюсь…»

По улицам метались огни машин.

Фонарёв заметил подживление ещё на Елецкой, а когда свернул на Рабоче-Крестьянскую, то и встал в «пробку».

«Что бы это значило?» – спрашивал сам себя Митя, пока проезжал «Чекистов», мост и «Современник».

На Аллее Героев в маршрутку сели две вострухи – так он называл бойких девиц.

– Апокалипсис там, что ли? – удивился Фонарёв.

Вострухи прыснули смехом.

– Ну, типа того, – отозвалась молочнолицая.

– Концерт, – добавила яркогубая.

– А что, не понравился?

– Прикалываешься, да?.. Какой-то пацан пиликал на флейте… Мы сразу свалили…

– Пацан? – перебила одна воструха другую. – Да это сын Зверькова, Кира Зверькова… Ну, самого богатого депутата гордумы. Поняла?

– И чё?

– И то… Такой пацан далеко пойдёт.

– Знаешь, и мы бы с деньгами пошли…

– Знаю, Солнце, знаю!.. Остановите нам на Гагарина… Мы пойдём…

Митя высадил галдевших вострух и почувствовал, что всё, чем он занимался два последних года, стало вдруг не его. Всё опало, отчудилось. Ни о чём он теперь не мог думать – просто ехал, полосуя тьму фарами.

Там и сям виднелись лужи, в них мрачно отражались серые дома, и поэтому Мите никак не верилось, что они покроются льдом в этот ноябрьский вечер. Мужчина закрыл «Газель» и оглянулся. Рябину возле подъезда обыскивал выскочивший вдруг из темноты ветер. Лужи морщились.

«Минус три обещают… Рябине солоно придётся… А впрочем, она же привычная к морозам…»

Фонарёв ёжась влетел в подъезд и чуть не натолкнулся на Марусину заведующую. Она глядела змеёй, выюркнувшей из-под ног змеелова.

– Здравствуйте, Олеся Анатольевна!

Перепёлкина что-то буркнула и резко качнулась к выходу.

«Вечные штучки и выверты… А ещё соседка! И как только с ней Маруся работает? Надо бы спросить…»

Мужчина выудил из почтового ящика платёжку и, рассмотрев «итого», выругался.

«Лишь на той неделе отопление дали, а уже две тысячи девятьсот…»

Полы в лифте были усеяны обломками гипсокартона и ещё чем-то хрустким.