Евгений Кулькин - Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн

– Значит, ты ихний! – заключает он. – Но ничего, коли не так, скоро ты о них свое мнение изменишь.

– Почему?

– Мы откроем вам глаза.

Он не уточнил, кто «мы», да я особо не дотошничал. А сидевший рядом с ним подсадок, после того как нервный вышел, грустновато продекламировал:

Он попридержал разгулявшиеся было ноздри своего вислого носа и добавил:

– Этот явно из «Памяти». Оголтелость уж больно выпирающая. А нам, если честно, без евреев не обойтись. Я был одним руководителем. Ну пришел в контору и первым делом новой метлой прошелся по штатам. Работало там несколько евреек в обслуге. Я их потихоньку поуволил. Набрал русских. Ну бабы как бабы. Кажется, даже и внешностью почти одинаковые и причуды у них общие. Но уже через месяц они мне так все позапутали, что я чуть не рехнулся. А у тех – с теми же чаями-кофиями все в аккурате было.

– Ну и что? – вклинился я с вопросом.

– Пришлось всех вернуть на прежнее место. И вот теперь скажи, подсунули мне их или нет?

У него запершило в горле, и он прокашлялся в кулак.

– И жена у меня, кстати, тоже еврейка.

Везу пожилого потомка донских казаков. И едет он со сборища, которое проходило в помещении бывшего райкома партии на Самарском разъезде.

– Не выдержала моя душа там больше находиться, – сказал он.

– Почему же?

– Потому что там половина подставных аукальщиков.

– Каких именно?

– Ну тех, которые и Свердлова, и Троцкого в казачьих вопросах оправдывают. Один даже кричал, что сами станичники виноваты, что их начали чуть ли не поголовно истреблять. И это в пору, когда они, собственно говоря, гражданскую войну выиграли.

Он неожиданно умолк, потом, махнув рукой, сказал:

– Да и теперешние казачки, которых мы в руководство понавыбирали, тоже хороши. Находятся в здании власти и клянут эту власть. Вертелось у меня желание рассказать им байку, которую когда-то слышал от деда.

– Что за байка?

– Приходят к мужику двое – казак и еврей – и просятся переночевать. Ну мужик, как это было раньше заведено, безо всякого якова принимает. Казак постелил себе на полý шинель, одну пóлу под бок пустил, а другой укрылся. А еврею хозяева койку свою уступили. Спит себе казак, посапывает. А еврей до утра уминал все, чем богат был мужик, и доказывал, что тот не так живет, как надобно, не то сеет, не по правилам жнет. Утром, когда собрались уходить, казак низко поклонился хозяевам: «Спасибо за приют!» – сказал. А еврей тем временем под порогом у хозяев кучу навалял, так как за катух ему пойти было лень. Говорит казак: «Кто же так за добро платит?» А еврей ему в ответ: «Так нам с ними все равно больше не встречаться».

Он помолчал и повел свою молвь дальше:

– Вот и наши атаманы сейчас ведут себя так, словно им больше ни с кем из тех, кто много лет руководил нами, не встречаться. А ведь казаки, как мне думается, не должны лезть в политические склоки. Надо возродить дух, спасти язык, не дать умереть культуре, наконец сохранить, пока они совсем не канули в бытие, традиции. А то от всех наших кругов и сходов попахивает той митинговщиной, которая, как мы теперь уверились, повыносила на гребень неизвестности далеко не тех, кого следовало бы.

Он минуты две молчал, потом признался:

– А ведь я внук двух атаманов. Мой дед по отцу в станице Староаннинской был главным, а по матери – в хуторе Будылки атаманствовал целых четыре срока. Бравые были казаки. Тот, чью фамилию я ношу, в семьдесят два года на джигитовке первые призы брал.

В его глазах переметнулись какие-то сполохи, и он неожиданно признался:

– Знаешь, к лошадям хочу. Вот создали бы у нас что-либо такое, и без денег бы за ними ходил.

А я про себя подумал: «Вот он, истинный казак. А его к политичке приторачивают. Нет, дайте казакам пожить без противостояния. И тогда они покажут, на что способны».

По радио дает интервью немец, на машине путешествующий по нашей стране. И журналист явно вымогает из него что-то этакое, чтобы могло стать гвоздем эфира. Но тот на все вопросы отвечает с пространной расплывчатостью, словно прошел у нас курс политграмоты.

Но вот журналист, видимо в заключение интервью, спрашивает:

– А что вас больше всего удивило?

Ну я, естественно, думал, что он сейчас скажет о дорогах. Ведь стыд головушки: недавно на нашей трассе Волгоград – Москва гробонулся, попав в колдобину на асфальте, какой-то государственный человек, чуть ли не министр. Но немец неожиданно сказал: