Мария Дмитрова - Перекресток в центре Европы

– Авторское право блюдут! У нас уже и вспоминать забыли, а тут только премьеру трубят!

Ребята весьма иронично относились к Юлькиной работе, считая ее временной блажью.

– Как дела на кухонном поприще у нашего героя труда? – смеялся Вова, который теперь называл Юльку только так: герой труда.

Юля не обижалась на насмешки и развлекала друзей байками на кухонные темы. По ее рассказам выходило, что она занимается увлекательнейшим делом.

На кухне действительно происходило много интересного.

Пообщаться на чешском языке, к сожалению, оказалось не с кем. Во-первых, все повара были заняты, болтовня на рабочем месте считалась таким же преступлением, как и опоздания, а, во-вторых, не очень-то они стремились общаться с иностранками, выполнявшими самую грязную работу. Единственное, что у них можно было почерпнуть это разнообразные слова и выражения на кухонные темы. Софа и ее подруги, как выяснилось, общались между собой на украинском языке, который, конечно, очень похож на чешский, но совершенно был не нужен Юле. Она сразу и не поняла, что старательно запоминает слова, не имеющие никакого отношения к чешскому языку. Выяснилось это немногим позже, когда она на западно-украинском диалекте пыталась объясниться с продавщицей в магазине, которая, немедленно засыпала ее вопросами, решив, что покупательница – ее землячка.

Общаться получалось только с их непосредственной начальницей, которая с удовольствием пользовалась правом командовать помоцной силой.

Юлю она встретила весьма радушно:

– О! Добра голка, певна, моцна! Добржэ будэ дэлат ( хорошая девка, крепкая, сильная, хорошо будет работать ), – одобрительно похлопывая по спине новенькую, изрекла она. Впечатлительной Юльке немедленно пришел на ум коняга, которому заглядывают в зубы и щупают бабки.

– Это – убрать, – строго распорядилась начальница, ткнув пальцем в резиновые перчатки на Юлиных руках, – нэни можно ( нельзя )!

Пришлось подчиниться, хотя было совершенно непонятно, как работать без перчаток.

Звали начальственную даму пани Андулка. Сухопарая, быстрая в движениях, на вид ей было где-то под шестьдесят. Несмотря на возраст, она неумеренно пользовалась помадой, отдавая предпочтение самым ярким цветам. Так как на кухне было недопустимо трясти кудрями, волосы приходилось прятать под специальные шапочки, их вместе с униформой выдавали всем, кто тут работал. Пани Андулка была категорически против подобной уравниловки. Она никогда не надевала эти одноразовые, начисто убивающие индивидуальность головные уборы. Ее собственные кружевные шапочки были прелестны и позволяли даже в безликой униформе оставаться привлекательной женщиной. Правда, привычка сжимать губы в куриную попку и грозно сдвигать белесые бровки вовсе не придавала ей очарования, а эта гримаса обычно не покидала ее лица целый день. Ей хотелось казаться требовательной и строгой, но маска надменного превосходства, которую она нацепляла по любому случаю, выглядела скорее потешно, чем строго. Пани считала необходимым «не давать спуску» помоцной силе, и устраивала разносы по самому ничтожному поводу. Однако обычно ее замечания выглядели глупыми придирками, и на кухне никто, включая подчиненных, не воспринимал ее всерьез. Ну, как можно воспринимать всерьез человека, упорно являющегося на работу в гольфах разного цвета? Или с сережкой только в одном ухе? Или с забытым бигуди на затылке? Про одежду, напяленную, видимо впопыхах, наизнанку, и упоминать ни к чему.

Проявления склероза пожилой пани все принимали снисходительно, вежливо и почтительно указывая ей на очередной неожиданный изыск в одежде или прическе. Она всегда очень удивлялась, ахала и немедленно устраняла досадную оплошность. Игривые предположения, что непорядок в одежде является следствием бурной личной жизни, всегда вызывали интенсивный клубничный румянец. После подобных замечаний, отвергаемых с кокетливым негодованием, у пани заметно поднималось настроение. Эти события служили всей кухне развлечением, а к пани Андулке относились, как к городской сумасшедшей. Она, в общем-то, была неплохой теткой, абсолютно безвредной и беззлобной, ну, может, несколько чудаковатой.

– Дэйте уж мне покой! ( Оставьте меня в покое ), – было ее любимой фразой, и с легкой руки, самым ходовым выражением всего персонала.

– Оставьте меня в покое, – копировала скрипучие интонации Софа, когда пани Андулка особенно входила в начальственный раж.