Варвара Уварова - Неразрывность. Хроника двух перерождений

Вдруг мне в глаза бросилась вывеска маленького кафе. По ней невозможно было определить ценовую категорию заведения: она могла принадлежать как ресторану с налётом аристократизма, так и дешёвой забегаловке с десятью бутербродами в меню.

Я остановился у дверей и запустил руку в карман. Количество мелочи, которое накопилось в дождевике, едва поместилось в ладонь. Несколько больших пятаков сиренево поблёскивали в свете окна, десяток было чуть больше, они лесенкой, монетка к монетке, сбились в кучу, вытеснив мелочь на периферию. Выбрав из кучи десятки, я прикинул, что на чашку чая в не очень дорогом кафе мне хватит, и, сделав шаг, толкнул дверь.

Зал оказался маленьким, с низкими потолками. Пол был покрыт дешёвым светлым ламинатом, который уже истёрся под ножками стульев и заметно поднялся от влаги. Стены были отделаны фактурной штукатуркой и покрашены бежевой краской. Столы и стулья были деревянными, но какими-то неаккуратными и неуютно угловатыми. Вдоль стен стояли диванчики, фальшиво поблёскивая дерматином. Над этим светлым царством довлела огромная барная стойка, поверхность которой должна была напоминать благородное чёрное дерево, но блестела как старые виниловые пластинки.

Я вздохнул, подумав, что цены здесь наверняка позволят не только выпить чаю, но и съесть что-нибудь, и решил остаться. Справа от входа между проходом к кухне и окном стоял уютный столик, занимающий правильное тактическое положение: человек, который садился за него спиной к кухне, получал возможность незаметно наблюдать за всем залом в отражении чёрного оконного стекла.

Я скинул дождевик, стряхнул с него воду и кинул на стул, который стоял спинкой к проходу. Сел за стол и уставился в окно. Провёл рукой по волосам и почувствовал, что они совсем мокрые. Да и свитер навязчиво холодил плечи. Ничего, надеюсь, не простужусь…

Посмотрев по сторонам, я убедился, что источников ощутимого сквозняка нет. Ко мне уже спешила невысокая женщина со светлыми волосами. Её шаг был широк, движения резки. Она двигалась как кукла, управляемая не слишком искусным кукловодом. Я давно заметил, что такой характер пластика принимает тогда, когда душевных сил у человека почти не осталось. Только железная воля заставляет его двигаться и, так как воля плохо умеет обращаться с человеческой сутью, лишает движения человека плавности и гармонии живого порыва.

Она протянула мне меню и улыбнулась. Глубокие тени в углах рта на мгновение рассеялись.

– Здравствуйте, может быть, хотите сразу заказать?

– Нет, спасибо.

– Хорошо. Я подойду позже.

Она отошла, и я, определившись со столь желанным чаем (кстати, цены у них неожиданно кусались), заглянул, как в зеркало, в тёмное, иссечённое каплями стекло.

Почти у выхода сидели молодые парень и девушка. Она ласково прижималась к нему, парня же явно интересовал только его смартфон. Она преданно заглядывала ему в глаза, отчаянно пытаясь увидеть в его глазах своё отражение, стараясь понравиться ему. Но, видно, не судьба – её избранник не хотел видеть ничего, кроме экрана телефона, который его развлекал. Он предлагал своей спутнице посмеяться вместе с ним, но ей хотелось, чтоб он смотрел только на неё, не отвлекаясь от их великой любви ни на секунду.

Эта пара была наглядным пособием по любви грядущего дохлого поколения. Поколения, где мужчина слишком занят своим досугом, а женщина – собственной персоной. У них нет сил и времени на настоящую преданность, ответственность, ласку, принятие. И это поколение закончит так же грустно, как и предыдущие, потому что совершает ту же ошибку: гонится за навязанными идеалами и внешними проявлениями чувств, игнорируя душевные качества и черты характера, что их порождают.

И девушка вглядывается в своего избранника, следя за каждым движением его ресниц и губ, не зная о том, что глаза его никогда не распахнутся от радостного, детского удивления, потому что он давно утратил дух детства. Его губы никогда искренне не отзовутся на её счастливую улыбку, потому что его давно не волнует счастье других людей, а мышцы не вздуются буграми от бешеного адреналина, когда будет необходимость защитить её. А самое страшное в этом то, что, если случится чудо и он увидит, почувствует и отзовётся – она увидит не радостное удивление, а инфантильную эйфорию, не отклик её улыбки, а рабское подобострастие, не желание защитить, а дешёвое пижонство.

Настоящая любовь тиха и ненавязчива. В ней нет места жгучей страсти, ревности, игре, притворству. Ты просто позволяешь другому человеку быть рядом с тобой таким, каков он есть, и сам не стесняешься своей сути. Просто живёшь, чувствуя, что он есть в этом мире, даже когда он очень далеко. Тебе просто интересно увидеть, каким он станет через десять, двадцать, тридцать лет. Когда ты просто видишь человека со всеми его недостатками, слабостями, щербинами в душе, кривыми ногами и лёгкой лопоухостью… и всё равно любуешься. Всё равно любишь.