Борис Алексеев - Стая

Савва поморщился.

– Терпеть не могу читать морали! Но по-другому не скажешь. То, что тебе видится как жизненная трагедия, прими как малое попущение Бога силам зла ради твоей огромной будущей пользы. Мы в детстве делаем прививки, не задумываясь о том, что прививка – это та же зараза, малую долю которой следует добровольно впустить в себя. Да-да, побеждая малое, мы вырабатываем внутреннее противоядие и становимся сильнее перед неминуемой встречей с главным количеством недуга.

– А как же мои товарищи, отче? Ведь ваши слова относятся и к ним. Но они не вынесли испытание!

Агатий сжался телом, не видя возможности получить ответ на свой страшный вопрос. Действительно, старец замолчал и только тихонько раскачивался из стороны в сторону, продолжая гладить Агатия по плечу.

– Ответить не легко, – произнёс он после длительного молчания, – тут не отделаться общими словами. У апостола Павла есть такие слова: «Как непостижимы судьбы Божии и неисследимы пути Его!» Обрати внимание на слово «неисследимы». Мы не можем понять истинный смысл божественного замысла. Но можем проследить пути-дорожки, которыми ходили твои друзья. Я видел, как ты читал евангелие. Значит, помнишь притчу Христову о сеятеле. Разные мы, оттого и различны наши житейские судьбы. А Бог, Он одинаков. Наши различия кроются в нас самих.

– Не понимаю! – Агатий закрыл лицо ладонями.

Савва почувствовал, как его сухие глазницы, истерзанные временем и многолетним молитвенным подвигом, наполнились горячими покаянными слезами. «Вот как? – ухнула воспалённая совесть. – Кайся, старый дурак, кайся Богу в немощи духовной! Видно, не одолеть тебе бесову преграду. Не истяжить мальца Агатия из геенова огнива…»

Старец незаметно смахнул покатившуюся по щеке слезу и вновь обратился к своему келейнику:

– Агатий, милый, вдумайся: мы все очень разные и судим об одном и том же, как правило, по себе, значит – по-разному! А потом удивляемся: почему Бог одному дал столько, другому иначе? Но Бог, как сеятель, метнул нас в жизнь из своего заветного коробка – летите, люди! Он не отпустил нас на произвол случая, но наделил каждого свободной волей, мол, думай сам, куда тебе следует упасть. Мы и разлетелись, как в притче – кто куда. Развела нас не божественная причуда, а собственная свобода воли. Понимаешь теперь?

Увлечённый разговором, Савва позабыл о «благоприобретённых» за многие десятилетия старческих немощах, лихо спорхнул с кровати и подсел к Агатию на сундучок.

– Прости, я слишком много говорю вообще. Я должен говорить о судьбах близких тебе людей, а не истязать тебя мнимой харизматикой и голословными нравоучениями. Уж ты прости меня за этот вычурный контекст!

При слове «контекст» Агатий полоснул влажными пуговками глаз по сединам старика. Его уголки рта поползли вниз, изображая крайнее удивление. Савва заметил гримасу юноши и улыбнулся:

– Не удивляйся, Агатий, перед тобой сидит профессор Московского государственного университета, старший препод (так, кажется, сейчас называется учитель) кафедры социальной, прости Господи, философии. А ныне грешный и окаянный раб христов, старчик Савватий. Так-то.

– Какой же вы, отче, грешник? – Агатий с удивлением посмотрел на Савву. Уголки рта, впервые за четыре месяца его пребывания в монастыре, поползли в улыбке вверх.

– А кто ж ещё? – усмехнулся Савва, довольный, что отвлёк собеседника от тягостных переживаний. – Помнишь поговорку: «Чем дальше в лес, тем больше дров»? Так и в деле спасения. Новичок бесам не интересен, он для них игрушка, собрал-разобрал, как Лего. Монах – другое дело. Тут интерес особый – поединок! А кто ж супротив беса устоит? Святой да дурак. Вот и печём грехи, как куличи. Только твои куличики с маково зёрнышко, не то, что мои, огульные. Что удивляешься?

Савва обнял Агатия.

– Посуди сам, откуда твоим грехам больше-то быть? Живицы житейской ты ещё не нагулял. Другое дело я. Уж какой, поди, подрясник стёр до дыр, а всё дурак дураком! Но не тот я дурак, что супротив беса устоять сможет, а другой, обыденный что ли, – старец потешно вздохнул и опустил голову, – неподатливый…

Затем, внимательно поглядев на Агатия, добавил:

– А вот ты сможешь!

Несмотря на разницу в возрасте и огромную культурологическую несхожесть двух разноликих исторических поколений, Савва в полной мере ощутил глубину трагедии своего келейника. Помимо сочувствия душевным метаниям Агатия и его наивному предательству (все мы перед величием смерти отчаянные и непоследовательные шалунишки), сердце старца оплакивало огромную стаю таких же, как Агатий, юнцов, на долю которых выпало судьбой несостоявшееся в будущем счастье. Ведь на пылкие умы, неокрепшие в борьбе за собственное существование, был опрокинут ушат холодного безжалостного законодательства.