Ирина Говоруха - Гинеколог. История художницы

– Заходи, Мирочка. Меня зовут тетя Рая. У нас тут все по-простому. Вот тебе хлеб, нож, доска.

А потом повернулась к Люське и пожаловалась:

– Ну, никак не могу экономно лить. Как не стараюсь, а все равно уходит литр в неделю.

Потом появился отец и стал с порога рассказывать о каком-то Григории, который сперва дал команду зачистить траншею, а потом снова в том же месте вырыть яму.

– Не, ну ты представляешь? Дурная голова рукам покоя не дает.

Иван Петрович работал бульдозеристом. Невысокого роста с женскими ягодицами, надутым животом и стеклянным глазом. Несколько лет назад снимал цепь, и от нее что-то откололось. Он тогда промыл глаза талым снегом, проморгал и махнул рукой. И только, когда глаз стал заплывать белой пленкой, обратился к врачу, но было уже поздно. Глаз пришлось удалить, вставить искусственный и теперь мучиться от глазного давления.

Тетя Рая, щурясь, переворачивала котлеты и уже с трудом отдирала их от поверхности сковороды:

– А ты не спеши выполнять распоряжения. Вдруг их отменят.

Иван Петрович хлопнул себя по промасленным коленкам и завелся:

– Просто бардак в стране! Бардак в верхушке и, понятное дело, у нас – простых работяг.

Он достал из холодильника банку узвара и долго пил прямо из нее. Затем удовлетворенно крякнул, обтерся и пристал с разговорами к Мире:

– Вот при Андропове, я понимаю, был порядок. Он заставлял людей работать и чистил кинотеатры от тунеядцев. Дружинники в любой момент могли остановить посреди улицы и спросить: «Почему не на службе?» Проверяли магазины, не отовариваешься ли ты колбасой в рабочее время. Делали облавы в банях и на рынках. Пытались убрать с прилавков иностранные товары, а сейчас? Что ни возьми – Китай. Мы что, сами уже трусы сшить не способны?

Мира с Люськой переглянулись, хмыкнули и начали расставлять тарелки, вилки, раскладывать хлеб. Отец уже переоделся в линялую, когда-то зеленую майку и спортивные, выстиранные до марли, штаны и дремал в кресле. Телевизор кричал, словно в доме жили слабослышащие. Девочки несколько раз порывались его выключить, но тетя Рая не разрешала, она ждала «Петербургские тайны». Дети бегали за кошкой и норовили ее запеленать. А потом, когда наконец-то все уселись за стол, Иван Петрович ни с того ни с сего начал рассказывать о кролях, обращаясь исключительно к Рае:

– Слышишь, вроде и рано еще. Молодая. Всего четыре месяца, а сегодня смотрю – нервничает, грызет поилку и стучит ею об пол. Взял на руки, а она рычит, и половая петля припухшая. Так что будем делать?

Тетя Рая задумчиво жевала капустный салат:

– А я по чем знаю? Ты же у нас этим занимаешься.

А потом увидела знакомые титры и нырнула с головой в телевизор. Ее муж, не пробуя, еще раз все подсолил и обратился к Мире:

– Думаю, еще подержу. Ты понимаешь, какое дело? Случка всегда происходит в клетке самца. Он в ней себя чувствует спокойнее и увереннее. Все происходит очень быстро, просто нужно убрать все отвлекающие предметы и шумы. После этого кроль падает на бок и рычит. Значит, все прошло успешно. Через шесть дней – контрольная процедура. Если самка принимает самца – значит, не оплодотворена. Если кусается, дерется и убегает – точно есть беременность, и значит нужно отсчитывать тридцать дней.

Он сделал паузу, задумчиво съел картофелину и почесал за ухом:

– А знаешь, как происходит окрол? Не знаешь?! За два-три дня до окрола она делает себе гнездо. Рвет с животика пух, измельчает сено. Пухом укрывают крольчат. Крольчиха после окрола много пьет. Если нет воды – нервничает и разбрасывает детенышей. А бывает – даже съедает.

Мира слушала, кивала, поддакивала и даже не заметила, как съела пять котлет.

Родители Миры познакомились во сне. Так утверждал отец. На самом деле в одну из январских суббот военные пришли на танцы, а Вера с подружками-учительницами как раз дежурила в клубе. Тогда было принято присутствовать в церквях и домах культуры и записывать бунтарей и смельчаков. На улице стоял невыносимый холод. С крыш свисали метровые сосульки. Ветки деревьев, будто оклеенные рисовыми зернами, не шевелились, и дороги, застеленные белыми ватманами снега, переливались алмазной пылью. Полная луна застыла, боясь спугнуть девушку с коромыслом.

Прохор по стойке смирно стоял у двери. Не мигая, смотрел на Веру, трогал верхнюю пуговицу, словно она впивалась ему в горло, поправлял пряжку ремня и вспоминал, где он мог ее видеть. И только, когда вернулся в казарму и лег под вытертое солдатское одеяло, осознал, что она ему несколько раз снилась. В той же черной искусственной шубе с мохеровым шарфом. С той же брошью в виде большой перламутровой фасолины, обрамленной серебряным кружевом. В первом сновидении она медленно вышла из леса и направилась в сторону реки. Затем оглянулась и равнодушно сказала: «У тебя есть совсем немного времени. До начала ледохода». Он кивнул и кинулся за ней по следу, только девушка следов не оставила.