Array Коллектив авторов - Великолепная десятка. Выпуск 2 - Сборник современной прозы и поэзии

Ты видишь? Девочка. Слеплена из ребра,
но как-то наскоро, Боже. Сойдёт и так?
Как завязь липкая. Сколько того добра
летит, как ком гуттаперчи, на Твой верстак?

Как завязь – вырастет, выплетется, взойдет.
На пьедестал ли? На грех? Наугад? На спор?
Таких, из серой земли, отстреливать влёт —
любому, кто хоть немного хитёр и спор.

Таким – пластичным, пластмассовым, молодым —
любая форма по силам и по нутру.
Смотри – за окнами стелется стылый дым,
смерзаясь в небо промозглое поутру.

Смотри же: в наледи зеркала – так легка —
смеется, вертится, мается пустота.
И кружит женщина – слепо, как снег в силках.
И душит суть свою. Походя. Просто так.

Вёдра просохли. В вёдрах таится тень
будущих ливней. Время почти в зените —
грузно жужжа, как старый больной слепень,
вьется в гречихе звёзд, заходя сердито
то ль на посадку, то ли на новый круг.
Солнце латунной брошкой лежит в сторонке.
Каждый из нас бессмысленно близорук.
Как ни стели постель, ни клади соломку,
не угадаешь. Знаешь, а жизнь течет
к старости вспять. И, кажется, это к счастью.
Фишка ведь в чем – чем дальше твое плечо,
тем больше силы нужно на каждый час мне.
Как ни крути, а правило рычага
снова соврало. Видимо, аксиомы
тоже порой ошибочны, будто шаг
в ногу со всеми. Только ответ искомый —
не/повторим.
А, еrgo, и доказать
мы ничего не сможем. И, значит, надо
просто прожить себя – так, чтоб взглянув назад,
время, набрав в ведро чешуи заката,
вновь прожужжало на небе допоздна.

В кармане – обрывки бумаги да несколько крон,
а плащик на рыбьем меху не по-зимнему тонок.
И хрупкая женщина – солнце забывший ребенок —
стучит каблучками. Пусть в городе этом сыром

покорно читают молитвы уставшие петь.
Воробышек сизый летел за ключом журавлиным,
но снова отстал. Вы протянете руку, Марина?
Он серый? Он синий? А церкви угрюмая клеть

по-прежнему рядом. Горяч и чуть-чуть бестолков,
срывается стих – бесприютен, свободен, бездомен —
И грешная женщина вверх поднимает ладони,
чтоб крошками слов накормить равнодушных богов.

Тянуться к солнцу рыжей головой,
ловить тепло – бездумно, как подсолнух.
Не верить в холод. Отстраненно-сонно
смотреть в окошко.
В грязно-голубой
купели неба прохудилось дно,
и за стеклянной гранью в хлопьях пенных —
усталый город. В мятой ленте Рейна
мелькнули мост, вагон и заодно
мое лицо. Осенний зябкий сплин
укрылся в вязкой темноте карманной.
По шелковистой кожице каштана
струится свет. Привычно нелюдим
пустой перрон.
И, в общем-то, пора
мечтать о зимних праздниках и чуде,
писать wish-list, продумывать маршруты
и подводить итоги.
В леера
трамвайных струн уткнулся небосвод.
В тепле руки – каштановая кожа
пригрелась и (как все же мы похожи!..)
не верит в снег. Всю зиму напролет.

Костяшки горбятся – что там нынче? уже ноябрь?
Роняю в лето сухой остаток зерна и плевел.
Живу упрямо. Не так, чтоб верно, но где-то рядом.
Без права правки.
И то, что давит все чаще слева,
уже не страшно.
Не так, чтоб вовсе, но как-то возле.
По крыше топчутся – Феб опять колесо прошляпил.
А я /поверишь?/ с утра проснулась нелепо-взрослой,
но все же слышу, как тот – по матушке, шепеляво —
клянет коней.
Знаешь, мне – из глины, из хлябей зябких —
не стать Марией. И Магдалиной – никак, пожалуй.
Прогноз устойчивый. Что там солнце? Сегодня всмятку?
А мне —
из ливней, из грязи лепкой —
крушить скрижали.
И быть, пока.
На износ, ребячески, беззаветно.
И свято знать, что когда-то время начнется снова,
и та, которая будет после, стреножив ветер,
в solaris plexus пустого мира уронит слово.

Мягкий блеск позолоты. Муаровый шелковый шарф
на покатых плечах. На коленях – перчатки да веер.
За окошком купе отсиявшее солнце ржавело
и рассеянный свет был горяч и как будто шершав.
Он – безмолвен и робок.
Она – безыскусно-тиха
и немного кокетлива. "Завтра мы сходим к обедне —
помолиться за папеньку. Только бы выжил!..
Намедни
приезжала кузина. Расплакалась – от жениха,
говорит, ни словечка. Даст Бог, все вернутся к зиме.
К холодам всё закончится, правда ведь? Что ж Вы молчите?"
Пальцы слепо метнулись в беспомощном жесте защиты
(Сохрани и спаси!) и упали…
А он не посмел
прикоснуться к руке. Промолчал. И всю ночь напролет
под молитву колес "к-хо-ло-дам-к-хо-ло-дам-все-вер-нут-ся"
новый китель одёргивал нервно мальчишка безусый.