Николай Князев - Выбранные дорогами

**

Мои последние школьные годы совпали с разгулом горбачевской перестройки. Ее положительным моментом на мой взгляд было разве что облегчение доступа к запрещенным ранее изданиям, в остальном я не видел никаких преимуществ в смене шила социализма на мыло свободного рынка – к тому времени я твердо усвоил, что люди умирают и несчастны при любом общественном строе. Менять принципы собственности и основы государственного устройства было «их» дело – не мое. Рыба ничего не может сделать с плотиной, которой перегородят реку – она может только приспособиться к переменам экологии, или всплыть кверху брюхом. Из периода мне запомнились в основном сочные – по недавно дозволенному Фрейду – оговорки, наподобие: «Всех противников демократии будем расстреливать на месте», «Хотели как лучше, получилось как всегда», или «Жить будем плохо, но недолго». Мир делился на массу и одиночек. Масса производила себе власть, которую заслуживала – главным образом демагогов, воров, бандитов и насильников – хотя иногда встречались и просто фанатики; одиночкам оставалось лишь держаться от всего этого дурдома по возможности подальше и находить себе какую-нибудь тихую наркотическую нишу: «Pour n’être pas les esclaves martyrisés du Temps, enivrez-vous; enivrez-vous sans cesse! De vin, de poésie ou de vertu, à votre guise! ” – чтобы не стать замученными Временем рабами, опьяняйтесь. Вином, поэзией или добродетелью – выбор за вами…

**

Я, как и обещал, ничего не сказал по поводу папиной любовницы маме, но та обо всем узнала сама – сохранение подобных вещей в тайне требует квалификации Джеймса Бонда во вражеском тылу; женщины чувствуют соперницу внутренностями – где-то в районе живота – а когда подозрение уже укоренилось, любая мелочь – скомканный билет на электричку в кармане предназначенных к химчистке брюк, недостаток клубничного шампуня в упаковке, лобковые волосы блондинки (или наоборот, брюнетки) в ванной, невовремя задернутые шторы, презервативы в портфеле, произнесенное во сне имя «Светочка», или наоборот, «Лидочка» – грозит провалом и переводит догадку в стадию лобовой атаки: «Я все знаю, лучше признайся» – за котрой следует смущение, исповедь, покаяние и пенитенция… Мужику нужны железные нервы, для того, чтобы сообщить разгневанной супруге, что «Лидочка» – это LiD, дейтерид лития-6, необходимый компонент термоядерного боеприпаса… Разумеется, со мной не делились деталями – собственно скандалы и разбирательства имели место преимущественно в мое отсутствие, до меня доходили лишь далекие отзвуки грозы и ее зарницы, я видел маму с покрасневшими глазами и отца, ожесточенно уткнувшегося в свои радиодетали над густым канифольным дымом в свете настольной лампы.

В конце концов родители разошлись. Мама нашла себе спутника жизни в Москве. Папа съехался с Алевтиной, и это была уже другая женщина, не та, которую я видел у нас. Иногда я бывал у них дома – из-за семейных праздников, либо по делам. К тому времени я учился в университете, а отец связался с фирмочкой по импорту и частично переделке под отечественные стандарты видеомагнитофонов, ксероксов и прочего хайтека. Роль отца в организации была скорее технической: закупкой, сбытом, улаживанием дел с таможней и рэкетом занимались другие люди, собственно и получавшие основную прибыль, но на фоне быстро нищавшей публики тогдашнему положению родителя можно было лишь позавидовать. Он приобрел жилплощадь в центре и сменил «Москвич» на подержанный «Пассат» Фольксвагена. Я тоже прирабатывал в отцовской конторе – писал драйверы, переводил с английского документацию, набивал таблицы.

Как-то, заявившись к отцу с бумагами, я застал Алевтину одну. Она была что называется «эффектная» – сам термин подразумевает некое savoir vivre и определённую степень пикантности, потасканности и стервозности – не думаю, что отец в качестве советского инженера ее устроил бы, но слова «малое предприятие», «иномарка», «валюта» имели в те времена притягательную силу – так наэлектризованная расческа подбирает клочки ваты со стола. Оденьте самца в добротный костюм, снабдите репликой «Ролекса», если на настоящий не хватает (оба, конечно, будут сделаны в том же самом Китае, но на аутентичном будет настоящая, а не фальшивая этикета «swiss made»), поставьте его рядом с люксовым изделием автопрома, либо посадите за столик облюбованного мафией ресторана: желанность экземпляра для противоположного пола возрастет в геометрической прогрессии. Не то, что женщины хотят продаться – во всяком случае, они (кроме самых прожженных экземпляров, которым по жизни никакой миллионер не светит в силу кристальной ясности их намерений) никогда так это не формулируют – даже (и особенно) для себя. Женщинам искренне нравится аура богатства, его запах, возможность швырнуть в морду халдея пачкой хрустких купюр в обмен на что-то вкусное, яркое, вычурное, завидное другим: в самой очевидности превосходства лаптя пятисотевровых банкнот над мятой тысячерублевкой нищука есть для них что-то неодолимо привлекательное. Они влюбляются в носителя тугого кошелька как в обладателя мощного gluteus maximus или pectoralis major, симметричного лица, гладкой кожи, тестостеронового подбородка – и делают это от всей души, с упоением и самозабвенно – в противном случае, кого бы они могли обмануть. Богатый получает не просто физическую близость – он обретает восхищение (возможно, наигранное, ведь еще Цицерон писал: «Хоть ты завоюй полмира, супруга все равно будет считать тебя ослом») своим богатством и щедростью, как культурист имеет в активе экстаз официантки Макдональдса, а моложавый профессор – подмокшее белье близорукой студентки. Женщина обожает быть слабее своей лошади… Конечно, мой отец был лишь пародией на миллионера, но и Алевтина была лишь репликой роскошной штучки («цыпочки», по определению одного моего разбогатевшего приятеля) – ей не хватало размашистости, шика в швырянии деньгами, безбашенности – да и швырять-то было особенно нечего.