Сергей Латышов - Больная мысль. Сборник рассказов

Так я сидел преисполненный жалостью к самому себе в своей пустой квартире. И некому было мне помочь. Один на один с наступающим сумасшествием. Я и они. Ожидание неизбежности. Из под сознания вырастало возмущение против того, что я должен отдать свой разум, свой мозг, который я столько лет чему-то учил; отдать во власть чужой, пришедшей со стороны, извращенной мысли; отдать, почти не сопротивляясь, будто просто подарить. Но вместе с разумом я должен подарить и самого себя; все то, что называется моей личностью, моим внутренним я. И не только мое сознание, ещё и моё тело. Моё хорошее молодое и тренированное тело. Его засунут в смирительную рубашку. Оно будет дёргаться, брыкаться, кричать и может быть даже кусаться.

Можешь ли ты, Артур Берт, представить себе всё это? Можешь ли ты это допустить? Разве тебе не страшно? Останется ведь только жалкое подобие тебя. Не лучше ли тебе умереть, но зато не допустить издевательства над собой? Самоубийство? Да, но зато никто не будет тебя терзать. Ни тебя, ни твой уставший больной мозг, ни твоё тело.

Да, это неплохой выход. Но как? Как лучше это сделать? У меня нет пистолета. Нет яда…

Мистер Пристлей мне тогда в Италии сказал, что необходимо всегда на вот такой случай держать яд. А я только снисходительно улыбался. А верёвка? Верёвка? Нет, это не подходит. У меня с детства отвращение к висельникам. Причём здесь детство? Не детство, а висельники. Вот, что причём. Когда я был мальчишкой, мы с другом гуляли в лесу и наткнулись на повесившегося. У него был длинный, длинный язык. Я не хочу, чтобы у меня был такой язык…

….Не всё ли тебе равно, какой у тебя будет язык. Ты же будешь уже мёртвый. Ты даже знать об этом не будешь.

Но зато я знаю это сейчас. Мне совсем не всё равно, как я буду выглядеть, когда меня будут из петли вынимать.

Тогда окно. Двенадцатый этаж. Ты и накричаться то, как следует, не успеешь. Шмяк и готов. Быстро и удобно. И главное наверняка. Ты же знаешь, что внизу железные решётки.

Так это же всё в крови там будет. А что станет с моим телом? Как меня хоронить будут?

Ну, вот ему и это не подходит. Знаешь, тебе не угодишь. И что это за дурацкая привычка всё отвергать и ничего не предлагать взамен.

Наверное, всё же окно. Но только другое. Которое в спальне. Оно выходит на улицу и внизу под ним тротуар. Всё же не так тело изуродуется.

Да, что ты так за своё тело дрожишь? Кому оно нужно будет? Сгниет себе потихонечку в земле и ничего от него не останется.

И всё-таки в спальне.

Ну, как знаешь. Тебе видней. Только смотри, на прохожего не упади, и тем более не на запаркованную машину. Люди за неё все же деньги платили. Ну, давай! Что ты медлишь? Вылез в окно. Карниз. Ну, давай, шаг и дело с концом. Что медлить то?

…Я стоял на оконном карнизе двенадцатого этажа. Меня отрезвил холодный, ноябрьский ветер. Он бесцеремонно трепал мои волосы и рукава не застегнутой рубашки. Он шептал мне на ухо то, о чём я думал сам. Ведь прошло всего немного более полугода с того разговора о больной мысли. А она уже во мне, она только что чуть не столкнула меня вниз…

Все прошедшие три приступа были непохожи один на другой. Когда и тем более, каким будет следующий, я не знал. Его наступление распознать невозможно. И может быть он будет последним. Но одно я знал: я должен был спешить.

Я вернулся в комнату и поставил голову под холодный кран в ванной. Странно, но так легче думалось.

Вместе с холодной водой потекли хладнокровные мысли. Я быстро пришёл к выводу, что мне нужно было отключить мозг от каких-либо мыслей, и от своих, и от чужих. Дать ему полный: отдых.

Снотворного у меня не было. А бежать за ним в аптеку было равносильно самоубийству. Несомненно, что я не успел бы до начала очередного приступа.

Я вышел из ванной. Мой взгляд остановился на дверце бара. Это показалось мне единственным выходом. Я взял столько, сколько смог унести, а смог унести я пять бутылок виски, и побрёл в спальню. По дороге я твердил, что нужно, не успев протрезветь, напиваться до беспамятства снова и снова. Именно до беспамятства. Очень быстро пьянеть до отказа и погружаться в небытие. Это был мой единственный шанс. Я надеялся, что после беспробудного пьянства, я не буду некоторое время соображать и значит, я не буду способен мыслить, ни своими, ни чужими мыслями. Но мой разум в своём подсознании окрепнет, хотя и не будет подвластен мне. Но он также не будет подвластен больной мысли.