Борис Козлов - Чаки малыш

– Это не у меня, Боб.

– А, неважно.

Чаковцев, посмеиваясь, разглядывал старого дружка:

– Ты чего с фейсом-то делаешь, юноша?

– А в спирте замачиваю, – заржал Сташенко, – и, по секрету, не только фейс. Щас познакомлю тебя кое с кем…

– Нравится тебе здесь? – Чаковцев кивнул в сторону лотков. – Вон как встречают.

– Да-а, помнят ещё, приятно, черт. Всегда любил провинцию. Ну, пойдем, что ли, а то синий ты какой-то, Гена, – замерз или с бодуна?

– Сам ты с бодуна, – огрызнулся Чаковцев, – год уже как сухой.

– Да ну? Круто. Ты извини, Гена, слыхал я о твоих печалях…

– Потом перетрём, Боб, после.

Они вошли в здание станции.

– Куда теперь? – спросил Чаковцев.

– Всё на мази, – Боб помахал кому-то рукой. – Пожрать и в гостиницу.

– Группа там?

– Ага, вчера подтянулись. Молодняк, ты их не знаешь. А вот…

Из глубины зала ожидания к ним подошли двое. Сташенко сказал:

– Знакомьтесь.

Чаковцев замер. Мужчина – крепыш в кожаной куртке, курчавые волосы, боксерский нос – производил моментальное и безошибочное впечатление бойцовой собаки, опасной и умной.

– Лев, – сказал он коротко, пожимая руку Чаковцева.

– Геннадий Сергеевич, – неожиданно для себя официально представился тот, – очень приятно.

Он заметил как Лев тут же отступил на шаг, всем видом показывая: я привык быть в тени.

Оттуда, из тени, он без спешки изучал Чаковцева – в этом не было сомнения.

– Лёва – наш местный ангел-хранитель, – пояснил Сташенко. – А это Блоха, моя бэк-вокалистка.

– Ты чурбан, – сказал Чаковцев Бобу, – даме представляют первой.

Очевидно юная, несмотря на вызывающий мэйкап, девушка была одета броско, но с несомненным, на любителя, вкусом. Она едва взглянула на него и тут же отвернулась, захлопнула длиннющие ресницы.

– Геннадий Сергеевич, – представился Чаковцев.

Боб захохотал:

– А ты и впрямь изменился, брат. Надо же, “Геннадий Сергеевич”…

– Блоха, – небрежно сказала девушка, едва раздвинув губы, протянула бледную руку. Чаковцев заметил тонкую вязь татуировки, теряющуюся под рукавом.

– Это сам великий Чаковцев, Блоха, – не унимался Боб, – по факту живой классик.

– Я знаю, кто он, – сказала Блоха и одарила Чаковцева улыбкой, такой же тонкой и ускользающей, как и тату.

О, эта последняя поросль лолит, они ранили его воображение особенно больно.

Чаковцев представил себе как и куда именно ведёт орнамент по руке – для первого знакомства, пожалуй, слишком отчетливо. Он кивнул Льву и тот моментально подхватил его чемодан – движением быстрым, но не услужливым, и зашагал к выходу.

Блоха протанцевала вслед на опасно свингующих каблуках. Боб придержал приятеля, выждал немного и спросил шепотом:

– Ну как?

Чаковцев ехидно посмотрел на его довольную рожу:

– Привлекут тебя, вот что, за совращение малолетних.

Сташенко расплылся:

– Я, Гена, паспорт посмотрел, я ж вроде как работодатель. И да, зависть – плохое чувство.

– Иди к черту, Боб. И почему Блоха? Прыгучая?

– Не-а.

Сташенко посмотрел по сторонам – не видит ли кто? – и отвернул ворот белоснежной сорочки.

– Еще вопросы есть?

– Нету, – вздохнул Чаковцев, разглядывая синяк на шее.

– А какой у неё голос, – закатил глаза Боб, – какой голос…

Чаковцев пытался уснуть. Он долго ворочался на тонком гостиничном матраце, и кровать под ним отзывалась протяжным скрипом на каждое телодвижение. Единственная гостиница Энска, безусловно, не слишком изменилась с советских времен, но беспокоило Чаковцева и не давало уснуть иное: за тонкой стенкой был номер Сташенко, и оттуда тоже доносился скрип. Ритмичный. Громкий. Давно.

Он накрыл голову подушкой.

“Не спит и уснуть не даёт

Засосной любовью пылкой

Соседка моя, что живёт

Между Бобиком и подстилкой”

К завтраку Чаковцев спустился рано, с ожидаемо больной головой. К его удивлению, Блоха уже сидела за столом – с видом на подмёрзшее узорчатое окошко – и тихонько помешивала чай. Проскользнуть мимо не вышло – девушка заметила его и поманила приглашающим жестом. Чаковцев, с тостами на подносе и газетой под мышкой, уселся напротив.

– Привет, – сказал он, чувствуя с досадой смущение в голосе.

– Привет.

Она подняла на него невинные утренние глаза и Чаковцев окончательно стушевался: без косметики Блоха смотрелась обычной милой девчонкой. Они вежливо обсудили погоду за окном и качество гостиницы, потом у Чаковцева иссякли темы для светской беседы и он забеспокоился о деле: