Борис Козлов - Чаки малыш

Проводник просунул голову в приоткрытую дверь купе:

– Энск через час, вы просили предупредить.

Чаковцев с облегчением вынырнул из дрёмы (обе его жены, странным образом вместе, были там) и поднял воспаленные глаза; проводник, пожилой дядька, медлил у двери.

– Спасибо, – сказал Чаковцев.

– Я извиняюсь, лицо ваше уж очень мне знакомо, никак не припомню откуда.

Не подскажете?

– Понятия не имею, – буркнул Чаковцев, отворачиваясь.

Проводник не только не ушел, но ввалился в купе и без церемоний уселся напротив.

– Я вспомнил, – радостно сказал он, – в прошлом году вы со мной из Энска ехали.

У меня глаз – алмаз.

– Исключено, – вздохнул Чаковцев. – Никогда там не бывал, ни разу.

– Да ну… – огорчился проводник.

– А что, интересный город?

– Честно? Дыра дырой. При Союзе ящик там был…

– Ящик? – не понял Чаковцев.

– Ну да, почтовый, – пояснил проводник, – закрытый объект, все дела. Мы и не останавливались никогда, проезжали мимо.

– А теперь?

Проводник махнул рукой:

– А что теперь? Известное дело – разруха. Но станцию открыли, это да. Вы, извиняюсь, по каким делам в Энск – бизнес?

“Наконец кто-то принял меня за делового”, – подумал Чаковцев.

– Вроде того, – ответил он уклончиво, пытаясь уловить связь между “разрухой” и “бизнесом”.

– Как же, понимаю, коммерческая тайна, – ухмыльнулся проводник. – Ну, удачи вам.

Может, и обратно со мной поедете, если повезет. – С этими словами он удалился, зашумел в коридоре: – Энск, Энск, подъезжаем!

Чаковцев повертел на языке это самое “если повезет”, усмехнулся и принялся собираться.

Строго говоря, собирать было нечего – всё уже уместилось в средних размеров чемодане; прежние гастрольные времена воспитали в нём здоровую походную неприхотливость, жаль лишь, концертный костюм занимал половину полезного объема.

Тут он посмотрел с сомнением на недочитанную книжку – чужая ведь – и быстро сунул в чемодан: “Эта смешная вещица напомнит ему в странствиях о доме”. Гы-гы.

Между тем поезд замедлил темп, плавно съезжая с вечного русского на какой-то безродный, просто вечный. Слегка покачиваясь в такт, Чаковцев вышел к окну в коридоре. “Раллентандо”, – не без гордости вспомнил он красивое чужое слово для такого случая.

Страна, казавшаяся ему ночью морем, смотрелась теперь морским дном:

бурые бревенчатые постройки с пустыми окнами разбитых галеонов,

мачты-столбы с провисшей оснасткой проводов, ржавые якоря, оборванные цепи.

Где-то на поверхности суета и бурление, но не здесь; здесь покой – под толстым слоем придонного снега…

ЧАКИ УБИЙЦА

“Что за…” Он свернул набок шею, догоняя глазами отъехавшую надпись.

Нет, не показалось. Ярко-красная краска на облезлой стене вдоль путей, неровные буквы, последняя А плохо прорисована – ЧАКИ УБИЙЦА.

“Ну что ж, добро пожаловать в Энск, Геннадий Сергеевич”, – сказал Чаковцев вслух, когда сердце притормозило, а поезд и вовсе остановился, громко всхлипнув напоследок.

“В миру меня вы не ищите,

Теперь я человек-граффити

Размазало меня по стенам,

Увы, я сделался рефреном

И как-нибудь проездом в Энске

С восторгом скажете вы: “Бэн ск и!”

Город встретил его морозцем, запахом шашлыка и голосом Боба; звук шел от дальних лотков, зависал то и дело, спотыкался, будто подмерз на станционном сквозняке.

Чаковцев замедлил шаг, оглядываясь. Кто-то больно ткнулся в его спину и тут же выругался хрипло:

– Бля, раззява, да не стой ж ты на дороге!

Чаковцев обернулся и встретился взглядом с давешним мужиком из ресторана. Злое лицо того в секунду переменилось; бормоча “извините”, мужик разом ссутулился и быстро зашагал прочь, волоча пару тяжелых сумок. Чаковцев открыл от изумления рот: очевидно же, что хриплый испугался. Он не успел обдумать эту странность.

– Гена, брат!

Большой, розовощекий, сияющий, в распахнутой шубе до пят, – ни дать ни взять кустодиевский Шаляпин, – раскинув руки для обьятий, Боб Сташенко собственной значительной персоной надвигался на него.

– Здорово, брат.

– Здорово.

Они обнялись. Чаковцев втянул ноздрями воздух – вокруг Боба, как обычно, вилось плотное облако парфюма.

– Дай погляжу на тебя, бродяга, – громко сказал Сташенко. Говорить тихо он и не умел никогда. – Это ж сколько лет мы не виделись, а?

– Со счета сбился…

– Ну да, ну да. Как там у тебя… “нам бы время заморозить, распилить на кирпичи…”