Вячеслав Киктенко - Певчий Гад. Роман-идиот. Сага о Великом

Всегда самим собою быть,

А не каким-то певчим гадом.

Я заслужил! Я не охально

Такую требую кровать,

Я жить хочу опочивально!

Хочу на лаврах почивать!

Мне надоело воровать,

Из воздуха стяжая славу,

Я славой отравил державу,

И лавра сладкую отраву,

Герой и буй, хочу впивать!»

***

Красивый пожар был

Впиваюсь в прошлое, вспоминаю – а с чего, собственно, началось? Жил обычный мальчик, жил себе, сопел, сопли мотал на кулак, и вдруг…

А начиналось так.

Впервые нажрался Великий в школе. В первом классе. Первого сентября. Отметил обязаловку всеобуча по-взрослому. Наслышан был: доброму делу «дорожку промочить» надо. Промочил…

Купил на украденные у папашки копейки «огнетушитель» вермута, и…

выжрал до донышка. В одиночку. Хорошо ещё, жрал на детской площадке. Иначе не дополз бы до дома и не получил от папашки звездюлей. Таких звездюлей, что хватило на всю оставшуюся жизнь. А заодно и на долгую ненависть к родителю. А ещё и к школе. А ещё и к родимому дому. Вспоминая, скорбел:

«Будем всякой хернёй заниматься,

Будем падать и вновь подниматься,

Будем, будем…

А после не будем.

Это – людям, друзья,

Это – людям…»

***

Избитый «папулей», изобиженный, ушёл из дома. Ушёл недалеко, но умненько – на уютный чердак родимой трёхэтажки. Пожил там пригожими сентябьскими деньками, а их выпало ровно семь, комфортно. Ночевал на бесхозной ветоши.

С раннего утра, со своей верхотуры, из слухового окошечка начинал хитрую разведработу – выслеживал час, когда родня расходилась, спускался с чердака и проникал в собственную квартиру через окно на кухне. Благо, первый этаж, пожарная лесенка… какие проблемы? Запасами из холодильника и кормился…

***

Кормила в первую очередь природная смётка, изворотливость, хитрость, вороватость. Всё можно обмануть, везде извернуться, всё обойти.

Только не природу. А природа не одной лишь весной да летним теплом балует, – лютым холодом потчует, снегом-льдом попытывает, зимы снежные напускает… а даже и осенью подмораживает.

Именно они, первые заморозки, а не природная вороватость вынудили прихватить из дома вместе с очередной порцией съестного деньжат для винца. Для сугрева.

Винцо винцом, но и огонька захотелось… как не понять. Распалил, гад, костерок на деревянном чердаке, испёк картошку, клюкнул бормотушки, заснул. Сон был безоблачен…

Но – до поры. Клубы едко смердящих облаков плотно стояли над головой очнувшегося Великого и, кажется, говорили: «Выбирай. Пора. Вставай. Или усни навеки. Теперь или никогда…».

***

«…приходил какой-то жолтый,

Он шугал его: «Пошёл ты!..»,

Только жолтый уходил,

Фиолетовый будил…»

(Из воспоминаний о детских сновиденьях Великого)

***

Великий выбрал – проснулся. И увидел: чердак тлеет, струйки дыма расползаются уже не только от очага, но и от ветхих деревянных перекрытий…

Кинулся тушить костерок – топтал, кашлял, задыхался. Сухие балки вот-вот вспыхнут, а тогда… не только дом, сам-друг сгорит, пропадёт к чёртовой матери.

И не оставит о себе Эпоса…

***

Пришлось спуститься вниз, сдаться взрослым. А в итоге…

В итоге на целых два годочка попал в зону для малолетних преступников. За поджог многоквартирного дома.

Это первая страница жизни, от которой в памяти навсегда остался едкий осадок, а в груди хронический кашель и навсегда надтреснутый хриплый голос «а-ля Высоцкий». Впрочем, причина хрипоты крылась ещё и в более раннем детстве. Но не всё сразу…

***

«Дом горел. Прибыл отряд.

С похмелья отряд строг.

«Никто не уйдёт. Все сгорят!» —

Красивый пожарник рек.

Добил бычок. Сказал вашу мать.

Пламень был чист. Бел.

Чёрный брандспойт. Жёлтая медь…

Красивый пожар был…»

(Из позднего Великого)

***

Тогда-то, раным-рано – после битвы с «огнетушителем» грязного винища, битвы с пожаром, битвы с папулей, битв на зоне – стал Великий осознавать шкурой, ещё не очень дублёной, что всё в этом мире – Битва. Видения надвинулись позже. И заслонили…

***

Перчатка-самолёт

Надвинулись и заслонили Великому жизнь извитые, как дым, видения. Самую ральную жизнь в её прямоте-простоте. Нахлынули мороки, миражи. Откуда нахлынули, Бог весть. Только затуманило глаз, зашумело в башке, во всём распахнутом миру существе такое что-то заворочалось, с чем нет и не может быть сладу.