Сергей Бойко - 1991. Дивный сон. Рукопись, найденная в тюремной камере

Волька сорвался со своего места, перелез через ограду, выскочил на беговую дорожку и встал перед автомобилем.

– Вы! Что вы тут – клоун? – закричал он мужчине на «броневике». – Вы никакой не Ленин! Уходите отсюда! Ну? Уходите же!

Вольдемара поймал за руку милиционер и возвратил родителям, опешившим от невероятности и конфуза. Отец отвесил Вольке подзатыльник и с чувством произнес:

– Ка-кой по-зор!

Не имея сил сдерживаться, Вольдемар зарыдал так безудержно и горько, как только может человек в самом безвинном детстве. Слезы душили маленького пионера, он кашлял, пускал сопли, и никто не смог бы успокоить его в этот миг.

Броневик тронулся, наконец, с места, и победная карусель на беговой дорожке возобновилась.

Мама повела рыдающего Вольдемара со стадиона – мимо киосков, где мужчины угощали женщин и друг друга вином и пивом, а детей мороженым, мимо продавцов воздушных шаров, накачивавших свою продукцию чистым водородом из специальных автоматов, мимо всего праздника, наверх, не давая сыну оглядываться назад, потому что по беговой дорожке продолжала катить невообразимая для юного театрала по фальши и уродству кавалькада лицедеев, а ненавистные трибуны приветствовали ее криками «ура!»

Заболоцкий-Поэт сказал:

«И жизнь трещала, как корыто,

Летая книзу головой».

Об остальном он сообщил нам так:

«Мир призраков колеблет атмосферу…

Плывут прозрачные фигуры испарений…

Когда болеет разум одинокий…

И в обмороке смутная душа…»

Прикосновение к плечу…

Как в детстве: ты бежишь, а тебя кто-то догоняет, догоняет, ты уворачиваешься – раз, другой… «За одним не гонка, человек не пятитонка!» Но в жертву выбран именно ты. Помните? Или тебя ищут. «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана: буду резать, буду бить, – все равно тебе водить!» Детские забавы…

Обыкновенное прикосновение к плечу…

Как мы любили пугать друг друга в детстве! Рассказывали жуткие истории в темноте – и с воплями набрасывались друг на друга в самых страшных местах повествования. У меня получалось пугательнее всех, потому что я дотрагивался тихонько, змеевидно – и только потом орал во всю глотку…

(А теперь? Кого я пугаю? Или кто это – меня? Меня?! Ведь я – Вольд! (Не Волька и даже не Вольдемар). Меня знает Россия, Кавказ, Казахстан! А этот городишко – бывший полигон – пасынок диких степей, принял за родного и подчинился! Кто?! Меня?! Может?! Напугать?!)

Обыкновенное прикосновение…

холодных мокрых пальцев…

БЕСПРИЧИННОГО СТРАХА!

Ну и что? И что? Чего это я так разволновался? Первый раз, что ли?

Не первый…

БЕСПРИЧИННОГО?

Как же! Себя пытаюсь обвести вокруг собственного пальца! Страх мой причинен и конкретен, как электрический ток. Только признаться в этом или – упаси Бог! – назвать его вслух…

Упаси, Господи, назвать его вслух!

Как рукой – за оголенный провод! Вдарит – и не оторваться, не сойти с места. Пока солнце не рассосет это жирное в копоти небо за окном, пока не вольется в кровь жиденькое слабительное утро… Если, конечно, дожить до утра.

Никого нет. Кухня и ночь, стол и табуретка. И иллюминация по всей квартире. Я сижу лицом к окну. И я уже Вольд, а маленький маменькин Волинька. На столе раскрыта – не знаю, про что – мучительная книга и стоит бутылка без ничего. Пить и читать – одинаково противно и бесполезно. Испробовано все: чтение, кутежи, авантюры… Холостая пальба! Трата сил и времени. Суммы, брошенные на ветер, смутили бы моих дельцов. Но они не знают – или догадываются, но помалкивают, прикидывая, как меня обуздать: замочить без разговоров или все-таки побеседовать, наставить на путь истинный? Но их планы совершенно не волнуют меня. Я не страшусь покинуть этот мир. Противно только, если ангел смерти явится в виде ублюдочной рожи, которая будет знать о твоей жизни лишь то, что ей пришел конец…

Тужится морозом холодильник, – а за распахнутым окном бесчинствует душная ночь.

Ничем реальным меня не запугать…

Стоп, машина! Задний ход. Оголенный провод!

Уговариваю себя, чем могу: сладкими воспоминаниями, грубыми насмешками над собой, глубоким вздохом и громким стуком (это я роняю единственную в этом доме книгу, невозможно толстую для чтения, но вполне пригодную для такого шумного падения).

Как бы хотелось, чтобы всякая нечисть существовала на самом деле – черти, домовые, гномы… Чтобы по-настоящему, а не в моем воспаленном…