Леонид Бабанский - Повесть о Пустом Постаменте

Окончивши стройфак, батяня перешёл в начальство – наиболее ценную часть населения. Во двор к ним зачастил представительский «ЗИМ». С приходом отца к власти городские дела быстро двинулись в гору. На Ленинском проспекте в окружении елей и пихт вознеслось лучшее городское строение – крайком партии. Им, в самом деле, можно было залюбоваться: торжественно-печальный цокольный этаж, крашенный благородным чёрным, держал на себе ещё три тёмно-малиновых этажа. На фоне этого почти сказочного цвета резко выделялись белейшие колонны с портиком, на котором сиял золотой герб в обрамлении знамён. Нечего и говорить о том, что внутри этого великолепия сидели лица, благороднейшие из благородных и сеяли окрест себя разумное, доброе и вечное.

Лёшкин отец в заботе о больших архитектурных формах не забывал и о малых. Закипело строительство на небольшом, приобретённом папой, пригородном участке. Десяток военнослужащих вырыли фундамент, на котором взметнулись белокаменные стены. К середине лета взревел дизелем автокран, укладывая железобетонные перекрытия. Специалисты возвели шиферную крышу, уложили грубые, но добротные полы, застеклили оконные рамы. Дом стал во всей красе на опушке лесопарковой зоны, и последний гвоздь был вбит до первых белых небесных мух.

Однако, этот ударный труд не ускользнул от внимания партконтроля. Отца вызвали на соответствующую комиссию, где задавали ему провокационные вопросы, внимательно читали партийный билет и квитанции на приобретение стройматериалов. Естественно, папа с одному ему присущим блеском вышел из затруднительного положения, сохранив и партийную книжицу, и жилищное строение, но какой-то надлом всё-таки произошёл. Он потихоньку продал особнячок, собрал свою огромную трофейную сумку, красного бархата внутри, в которой он с войны привёз много батистовых рубашек, шёлковых пижам и прочих необходимых в быту вещичек, и навсегда исчез, не говоря никому худого слова. Махнул на юг, к Чёрному морю. Решил там встретить старость. Да и ему ли, фронтовику, контрразведчику, чекисту, отмеченному многими правительственными наградами, стоило остерегаться остроты ситуаций, когда приходится начинать всё с нуля? Острые моменты, в принципе, для него не существовали.

По строгости характера партиец Вознесенский впоследствии не баловал сына алиментами, как и другими разновидностями материального вспомоществования. Книг в доме почти не прибавлялось рядом с теми, что высокомерно оставил отец. Дома установилась горькая тишина. Ничего сталинского больше у них не имелось, кроме нищеты. Отец ушёл в те дни, когда имя Сталина исчезло из обихода, словно никогда никем не произносилось. Словно не стояло нигде серых картузных монументов, не торчало усов, не ходил по комнате из угла в угол папа, руководитель группы «СМЕРШ». Словно не было ни сталинского времени, ни сталинской войны. Вот и отец – был, да вдруг не стало. Никто не крадётся сзади, не заглядывает в тетрадку из-за спины, не кричит, не ругается, не требует зловещим голосом дневник. Свобода выпала как снег летом. Дышать легче, но жить совсем плохо. Тогда Лёшка осознал, что всё-таки любил отца, каким бы тот ни был, и отцов постамент прочно стоит в душе, не забыть его и не уничтожить.

И сравнить с отцом было некого.

Школьные учителя – мужская меньшая половина – совершенно не любили выпить. Англичанину и чертёжнику, наиболее почитаемым, учащиеся частенько помогали добраться после школы до родных подъездов, тем более, что за подобную услугу можно было рассчитывать на полстакана красного вина сегодня и снисхождение на уроке завтра. Оба педагога приходили в школу помятыми, небритыми, защищёнными одним только чувством собственного достоинства.

Чертёжник, чтобы прикрыть своё обычное состояние, обожал использовать трагические паузы совместно с историческими реминисценциями. В начале урока он обычно как бы впадал в некую прострацию, затем изрекал торжественно и горько:

– Михайло Ломоносов…

И, если наступала тишина, продолжал:

– Михайло Ломоносов из Холмогор в Москву пешком ходил, причём, не за тряпками, не за барахлом всяким. А чтобы получить приличное образование. Чего о вас сказать невозможно. Ибо есть ли на земле такие холмогоры, куда бы вы не ушли все до единого, пешком, только бы вас не заставляли там учиться.

Далее речь шла о школе, где обучающимся чуть не насильно включают свет разума и помимо воли учат отличать добро от зла…Так он мог проповедовать пол урока, к всеобщему восторгу. Это было смешно. А вот англичанин был пожёстче. Он также любил ставить двойки под руку попавшимся, но общался в другой манере – можно было заслушаться.