Леонид Бабанский - Повесть о Пустом Постаменте

Магазины в те дни стояли тихо и солидно, почти без покупателей, зато в витринах гастрономических отделов крабы составляли обязательный элемент оформления – огромные, пучеглазые, дико шевелящие конечностями или вертящиеся вокруг собственной оси. Во дворах испилили последние брёвна, отчего прекратились споры и драки по поводу их принадлежности. Наступила эра регулярного центрального отопления. Короче, только послевоенная жизнь немного стабилизировалась, как на весь советский народ обрушилось новое великое горе: не на шутку расхворался великий его друг и генералиссимус дорогой товарищ Сталин.

Лёшка слышал это имя только по радио, ибо газеты читать ещё не умел, а в разговорах Сталина даже не упоминали. И получилось так, что все то молчали, а то вдруг разом обеспокоились. Лёшку удивила такая перемена в людях. О сталинской болезни говорили подолгу и с большой заботой. Да и о самом вожде чего только не наслушался Лёшка в те достопамятные дни – он и друг, и учитель, и гениальный, и дальновидный, и выдающийся… И оборону организовал, и войну выиграл, и страну из разрухи поднял – всё в одиночку. Говорили прочувствованно и осознанно, словно старались убедить самих себя. Мать приходила домой с красными глазами, отец с порога шёл к чёрному бумажному громкоговорителю и на всю мощность вывинчивал его шурупчик. Потом долго расхаживал из угла в угол по большой комнате, благо там без чёрной печки образовался настоящий плац-парад. Одна тётя Фрося занималась своей работой и не уделяла происходящему ни малейшего внимания. Только когда родители замерли у репродуктора, охваченные ужасом, будто старея с каждым дикторским словом, тётя Фрося вдруг заговорила.

– Лопнул, клоп! – произнесла она громко, даже как-то по-молодому. – Напился крови…И поделом. Туда ему и дорога.

Что тут поднялось!

Сперва на тётю Фросю кричал отец, а мать выдворяла Лёшку из комнаты. Потом сквозь слёзы что-то кричала мать, а Лёшку гнал из комнаты уже отец. Тётя Фрося тут же собралась и ушла, поклонилась всем на пороге и сказала обычное своё «спасибо». Лёшке родители объяснили, что она будет теперь жить у других людей, которые более в ней нуждаются. Но, похоже, родителям с уходом из жизни их любимого начальника стало не так страшно жить отдельно, будто домыслы трудящихся на эту тему потеряли для них какую-то пугающую значимость. Жить сразу стало проще. Даже веселее.

Но надо сказать, что ещё до Лёшкиного появления на свет, совсем недалеко от их дома, на территории бывшего кладбища, весёлые меланжисты нахально соорудили собственный парк культуры и отдыха. Проще говоря, обнесли дощатым забором берёзовую рощу и собор, стоящий там чуть ли не со времён Демидова. Грунт с костями предков спустили с обского берега, в результате какового земельного переустройства на окраине рощи образовался котлован, куда до краёв напустили воду. Образовался пруд. Однако, поскольку предки время от времени ещё всплывали в виде костей и гробовых принадлежностей, воды пруда однажды раз и навсегда сплавили в ту же реку, отчего два крепких цельносварных моста с добротными настилами застыли над теперь уже неизвестно чьей, опустошённой и заболоченной братской могилой.

Как бы во исправление содеянного, в бывшем кладбищенском соборе организовали светильник разума – бестелескоповый планетарий, насыпали на дорожки, протоптанные многими похоронными процессиями речной гравий, наставили вдоль них пивных киосков. Но самое главное – надо всем этим делом оперативно воздвигли гигантскую статую в шинели и военной фуражке, которая по грудь вознеслась над самыми высокими тополями, не говоря уж о берёзах, осеняя простёртой рукой как парковое благолепие, так и всё дальнейшее пространство. Композиция "постамент – фуражка" была столь тонко продумана в смысле местоположения, что её не заметить было совершенно невозможно. Колосс, раздвигая верхушки деревьев, словно колосья ржи, будто шёл вслед за каждым, наподобие Ван-Гоговского Жнеца. Его присутствие обязаны были ощущать все, всегда, душой и телом.

Но вдруг статуя исчезла! Без шума, без грохота, без цунами на Оби! Без разлива канализации, без атмосферных и сейсмических явлений, вообще, без подобающих волнений и катаклизмов. И никто ничего такого особенного не заметил! Лёшке казалось, он один до жути потрясён видом осиротевшей рощи, над которой теперь безраздельно воцарился бродяга и свистун обской ветер.

Однажды Алёшка улучил момент и побежал взглянуть на То Место. Путь был недолог. Стоило только выйти на улицу Профинтерна, как уже в её конце показалась восьминогая парадная арка. Детей родители в парк не отпускали – за ним закрепилась дурная слава после первого же народного гулянья. Как правило, выходные вечера там завершались почти обязательной поножовщиной с милицейскими свистками, а то и выстрелами. Но в рабочее время парк стоял пуст и задумчив. Только голуби, разбуженные звуком Лёшкиных шагов, зашевелились на засиженных ими же арочных капителях, слетели наземь и рассмотрели его со всех сторон.