Владимир Фёдоров - Звезда голуболикой Жаннет

– Вах–вах! Жянка–Жянка!.. – вздыхал он над ней вслух, поджидая филармоническое начальство. – Что делать будем?!. Говорил тебе – не вылазь из–за пазухи! По-человечески говорил…

Начальство задерживалось с визитом, видимо, давало гостям возможность отоспаться. Только в одиннадцатом часу на пороге каморки появились директор, худрук и уже хорошо знакомый главный администратор. Лица их были расцвечены радушно-покровительственными улыбками, которые, однако, сразу же погасли – хозяева поняли по горестному виду дрессировщика: произошла какая–то неприятность.

– Что с вами, Сурен Вахтангович? – обратился на правах старшего директор Иван Емельянович Слепцов, бывший партийный работник, «спущенный» в филармонию по достижению пенсионного возраста.

– Со мной нэчэго, – махнул рукой Нодия, – с нэй вот савсэм плохо. Заболела. Говорыл жи: нэ висовыватъся. Нэ слущилась. Такой большой мороз, а она жи южная, на севэри жи савсэм нэ била!

– Кашляет? Температура? – поинтересовался озабоченно молодой, спортивного вида худрук Петр Васильевич, втайне надеявшийся уже в конце недели «завязать» обезьянку в концертную программу. Он недавно закончил заочное режиссерское отделение Северо-Полярного института культуры и был переполнен честолюбивыми плацами.

– Сыльна кашляет. Температура сыльный. Вирача нада… Вах, зачэм я, старый глупец, сюда прыехал?! – Сурен Вахтангович сокрушенно ударил себя кулаком по колену, раскладушка под ним застонала.

– Да не огорчайтесь вы так, – принялся утешать директор,– сейчас мы вызовем врача, он выпишет лекарства. Простуда у нас дело обычное, вылечат.

– Савсэм нэживой лэжит, – Нодия, когда волновался, начинал путать на русском мужской и женский роды, – савсэм кушитъ нэ хочит. А видруг нэ поможит ващ вирач?! Что дэлать буду?.. Работу бросать, да? Назад ахать, да?.. Старий глупэц!.. Вах-вах-вах!..

Директор и худрук, присев на раскладушку, принялись успокаивать дрессировщика, а Ким Лазаревич умчался звонить в ветеринарную помощь.

Местный Айболит появился неожиданно быстро, видимо, сыграла свою роль экзотичность пациентки, да и Ким Лазаревич сумел преподнести ситуацию.

Ветеринар долго слушал обваьянку, переворачивая ее то на спину, то на грудь, а потом неутешительно произнес:

– Пневмония.

–Двухстороннее воспаление легких, – пояснил директор дрессировщику, не понявшему слово.

– Вах–вах, воспалэные, – закачал головой Нодия. – Умрет, савсэм умрет!.. – Он с горестным выражением заглянул ветеринару прямо в лицо. – Да, доктор? Умрет, да?..

– Ну, не надо сразу думать о худшем, – ветеринар принялся торопливо что–то искать в своем ящичке, – случай, конечно, сложный, да и неизвестно, как они пневмонию переносят, у меня, например, за двадцать лет первая такая пациентка. Но будем надеяться… Я вам оставлю антибиотики, подавайте каждые три часа. И укройте потеплее, прогреть ее надо. Хорошо бы компресс на спицу и грудь… Сейчас я ей укол сделаю, а утром снова заеду… Не расстраивайтесь, может, все и обойдется.

Когда дверь за ветеринаром уже захлопнулась, Сурен Вахтангович опомнился:

– Кампрэс, какой кампрэс вирач говорыл?

– Не волнуйтесь, – успокоил Ким Лазаревич, – это мы сейчас организуем. – Он сходил в свою комнату и возвратился с большим куском марли и открытой бутылкой водки. – Сейчас намочим – и на спину нашей больной.

– Не будем мешать, – поднялся директор, а следом за ним, заметно погрустневший худрук. – Выздоравливайте, Сурен Вахтангович, и помните: если что надо – обращайтесь без стеснения.

Замотав и уложив обезьянку, администратор и дрессировщик минут пять сидели молча, глядели на нее, потом Ким Лазаревич вздохнул:

– А может, это… Сурен Вахтангович, снимем чуть-чуть стресс. Переволновались тут все. Да и день все равно нерабочий получается…

Среди ночи Жаннет вдруг забила лапами, отбросила одеяльце и, судорожно изгибаясь, стала крутиться с боку на бок. Злой невидимый огонь лизал ей спину и грудь, охватывал шею и голову, сводил, морщил пересохшей сыромятиной язык и нёбо. Воспаленное горло с трудом проталкивало жалкие порции горячего воздуха.

Огонь!.. В ее помутневшем сознании он опять обратился в тот – внезапный, хищный, безжалостный, в мгновение охвативший джунгли. Он мчался стаей прожорливых оранжевых птиц, разом проглатывая все живое, гоня впереди себя волну страха и криков. Она, тогда еще крошечная, двухнедельная, навечно запомнила смертельный жар, испуганно трясущуюся, а потом скрючившуюся в его объятиях мать. Ее бессильно разжавшиеся лапы. И падение. Долгое падение вниз. А потом был густой и отвратительный запах дыма, сгоревших лиан, перьев и шерсти.