Вячеслав Киктенко - Таянье Тайны

Страх последующей грязи, не осознаваемый, но предчувствуемый. Боязнь оскорбить себя. Страх в предчувствии того, что останется от всей этой «грязи» лишь слабенький привкус путаной сласти, да ещё, пожалуй, жирный осадок горечи от недовоплощений. От сияний, помрачаемых временем.

***

Мозг… гигантская голограмма? Или малоуправляемый суперкомпьютер, в котором никто не способен толком разобраться? Да и как понять его, находящегося под костяным шлемом… может быть даже, под шлемом космонавта? Если череп, это и впрямь – шлем космонавта? На какую кнопку тыкать, в какой момент? Гипофиз, гипоталамус, эпифиз, сознание, подсознание, серое вещество… наверное, и белое водится, и чёрное. Почему нет?

На земле в этой клавиатуре никто не может разобраться. Но ведь мозг живёт, действует, работает, и порою очень толково. Но не сам же по себе действует! Сказки про самозаровившуюся и самоуправляюшуюся вселенную давно прокисли, безнадёжно устарели. Сознание и подсознание, а даже и глубинное бессознательное всё явственнее подсказывают – где-то должен быть центр управления, просто обязан! Но где, в каких туманностях, в каком времени или безвременье, называемом вечностью? Время исчисляется на земле, и опять же, весьма условно обозначено. Названо, обозвано так.

***

Но даже в полуфимических этих условностях безусловная данность, жизнь, а с нею осознаваемый тобой этот мир куда-то канет. Останется – память. Пусть даже на облаке. Память о страхе, горечи, жажде. И только там, в памяти, станет всё это иным, отстоявшимся и отлившимся уже в настоящих очертаниях и формах, а не только в полупризрачных, зыблемых страстями силуэтах. Они и на облаке не исчезнут.

Но если когда-то виделись в болезненном, лихорадочном состоянии переживания, пережёвывания ситуаций, и не столько психикой, разумом, сердцем, сколько жадностью, жирностью, плотью, то память опрозрачнивает их. Отформовывает, выстраивает.

***

Память свежее жизни.

***

Вспомнилась детская коллекция камней, намытых из увитого травой изумительного арыка, светло и весело, с радостным даже подхохатыванием и подскакиванием на земляных бугорках бежавшего сверху, с вершин ледниковых гор через весь город, в самые его низы, а потом выбегавшего в бескрайнюю степь и там умолкавщего, уходящего в знойную, растрескавшуюся от солнца глинозёмную почву, выпивающую его без остатка.

А по самому городу он ещё звонко журчал по песочку, по разноцветным, то матовым, то искристым галечкам. Отчётливо помню, как они светились, эти волшебные камушки, переливаясь в воде, как тускнели потом, вынутые из воды, подсыхали на солнце, покрывались грустными трещинами…

***

Грусть прошла. Я вспомнил отца.