Дмитрий Назаренко - Оркестровая яма для Катерпиллера

Все помолчали. Парень не выдержал и спросил:

– И чё, и меня бы взяли?

– Ну а как же! Куда мы без тебя-то?

Улетали из Шолы на кукурузнике. Парень был крепко бухой. Настроение было сумрачным. Позади оставалась та жизнь, которая ему нравилась. Он жалел, что больше никогда не будет плотником, простая и понятная жизнь остаётся здесь. Директор леспромхоза на прощание сказал им:

– Мужики, если чё, плотник у нас здесь зарабатывает хорошо – 550 рублей каждому я вам обещаю! Жду, короче, всегда.

Через пару недель в Москве они получили деньги, парню выдали 560 рублей, в 19 лет это было много. Ещё через три недели ему пришла повестка явиться в ОБХСС.

Его обстоятельно расспрашивал следователь.

– Ну как вы могли вчетвером-то построить такой объект? И что, все там были такие пацаны, как ты?

– Да не, остальные-то трое – мужики.

– Ну-ну. Ладно, иди, а с леспромхоза мы ещё спросим.

Парень так и не понял, зачем вызывали и в чём было дело. Но через месяц командир с обожженным лицом передал ему ещё 200 рублей:

– Это тебе премия.

Хаер и семилетние латаные-перелатанные джинсы супер райфл были главным его сокровищем. Он и слышать не хотел о том, что когда-то с ними придётся расстаться. Однако война или военная кафедра, привилегированного ядерного колледжа – так её ещё называли за глаза, – как и всякая война, была неумолима. Сначала джинсы остались дома, а сегодня и хаер вызвал гнев начальства и должен был пойти под топор. В поисках эшафота он дотащился до соседней станции метро. Разочарование и досада сменились лёгкой усталостью, бродить надоело, и он толкнул наконец дверь стеклянного павильона парикмахерской. Место было странным. В прихожей висела чёрная с золотыми буквами вывеска, что-то типа СССР, не то РСФСР, центр постижерного искусства. Народу в маленьком зале не было никакого. Только в фойе блеклый персонаж в мятом свитере, не обращая ни на что внимания, сосредоточенно курил «Приму». Наконец он выдохнул облако дыма, затушил бычок и обратился к посетителю: «Ну чё, стричься? Тогда пошли!»

С этими словами он открыл дверь, и Троицкий послушно шагнул в зал.

– Меня это… покороче, для военной кафедры.

Работа закипела. Через час он смотрел на себя в зеркало и не знал, радоваться или нет. Лохмы, которые спадали на плечи как уши спаниеля, исчезли. Короткие виски. Стриженый затылок. Длинная чёлка была взбита и уложена с немыслимой тщательностью.

– Ну как? Нравится?

– Ага, – он закивал.

– Лан. С тебя – трёха. В кассу не надо.

«Ух ты, это – целых пол- ящика пива!» – мелькнуло в голове. Он никогда прежде не платил столько в парикмахерской – копеек сорок ещё туда-сюда, тем не менее он послушно протянул остатки стипухи. Уходить от зеркала не хотелось, и свитер, усмехнувшись, спросил:

– Нравится? – Троицкий усиленно закивал. – Приходи тогда в следующий раз, спросишь Бориса Гузеева.

– А это? – он взмахнул рукой над своей прической, – это-то вот что было?

– А, – отмахнулся свитер, – я ща разрабатываю прическу для конкурса, называется Саша, а ты – ну типа для тренировки.

В лёгком офигении Троицкий выскользнул из салона в мир. Фамилию эту он часто встречал потом. Стоило назвать имя, и за спиной мастера вытягивались по струнке, ножницы в руках сразу щёлкали более сосредоточенно, машинки жужжали ещё надрывнее. В общем, с того самого дня он начал понимать, что нужно делать, чтобы стричься хорошо.

Прошло несколько лет. Троицкий уже носил только финский костюм, рубашку с галстуком. Немецкая обувь и французский парфюм «Грин Уатер», который стоил целых десять рублей, были с ним постоянно. Он никогда не расставался со своей униформой и, казалось, не снимал её даже когда ложился в постель. Он теперь работал в здании из серого американского бетона, находившегося в живописной излучине Москвы-реки. Искусственный сад, фонтаны, холл, молл, газетный киоск, где он иногда покупал журнал the Economist. Он стоил целый рубль, но куда важнее были понты. Открыть в метро заграничный журнал было так же престижно, как сегодня сидеть за рулем престижной иномарки. В хаммеровском центре крутились все: спекулянты, валютчики, проститутки, мелкий и крупный криминал. Но верховодили всем внешторговцы. Гостиницы, офисы, рестораны, сауны, парикмахерские всегда были переполнены. Сегодня он тоже пошёл стричься. Но сегодня его причёска всё больше и больше смахивала на Перл Харбор после налёта вражеской авиации. Машинка на бреющем полёте в буквальном смысле слова косила его фирменную причёску. «Точно наголо?» – ещё раз засомневалась мастер. «Да,» – удивляясь собственной твердости, ответил он. Ещё пятнадцать секунд – и всё было кончено. «Ну, короче стригут только в военкомате», усмехнулась мастер. Он вышел в молл. В отражении зеркальной витрины осмотрел себя. На нём была сшитая знакомой девчонкой плотно обтягивающая тело рубашка из брезентовой ткани защитного цвета с патронташем, нашитым на нагрудном кармане. Тесные джинсы. Троицкий показался себе крепким и прочным парнем, несмотря на то что голова нещадно трещала. Вчера допоздна он с товарищем засиделся в круглосуточном баре на работе. Отпускных было выдано немало, и последнее, что он помнил, – то, что, проникнувшись сочувствием к его душераздирающей просьбе, домой в Чертаново вместо такси его бесплатно вёз какой-то наивный иностранец на своей огромной фуре с прицепом.