Дмитрий Назаренко - Оркестровая яма для Катерпиллера

Троицкий тоже чувствовал себя на вершине. Впереди намечался увлекательный спуск по неразмеченному склону. Друзей слегка лихорадило. Идей было немеряно, но с чего начинать? – пока было непонятно. К вечеру всё наладилось. В их номере сидели две тёлки, столбом стоял запах сигарет с ментолом, недельный запас напитков, привезённых из дома, быстро двигался к критической черте. Он слушал музыку и не находил ничего знакомого. Ни DP, ни LZ… Не было, чёрт побери, даже Маккартни. Друг, который притащил с собой кассетник, явно не парился о музыке, но не слушать же лажу до такой степени. ШЗНХ Hellbound Train? Witchy woman? А вот ещё Devil Woman, или вот это— I can’t live if living is without you, или, блин, что это за хрень: Billy don’t be a hero? На все без исключения вопросы: «Чо за музло играет?» – друг всегда отвечал односложно: «А, это, как его, ну, это, – Three Dog’s Night». В конце концов ответы на вопросы о музыке нашлись. Конечно же, это была никакая не лажа, а Harry Nillsen, Cliff Richard, the Eagles, Savoy Brown, Bread, America, the Paper Lace, ну и Three Dog’s Night, куда же без них? Кто-то заботливой рукой писал его другу всё, что пребывало в верхних строках чартов мощной музыкальной индустрии начала 70-х. Надо было, наверное, иметь в распоряжении информационно-аналитический отдел, как у его отца, чтобы прослушивать и отслеживать все новинки. Молодёжь отдела с удовольствием выполняла неформальные поручения начальства. Что могло быть лучше, чем скупать винилы и писать сборники в рабочее время? Короче, служба разведки не дремала, и поток качественной музыки тёк рекой.

Троицкий иногда удивлялся, когда вражий голос снисходительно предлагал прослушать музыкальную новинку, которую он слышал пару-тройку месяцев назад. Но всё это было потом, а сейчас друг говорил ему что-то про одну из тёлок. Типа, он познакомился с ней ещё в прошлом году, но у них ничего не получилось. Ещё он сказал, что поедет к невесте в соседний пансионат «Дали». Красивая девочка, тихая, как лесное озеро, училась с ними в одной группе. «А знаешь, приезжай в „Дали“ через денёк после того, как я туда доберусь, – чё нить ещё замутим!»

На следующий день друг снялся и уехал с утра пораньше, и парень остался один. При дневном свете номер выглядел совсем унылым. Серые стены, плохо убранные кровати едва ли способствовали приятному одиночеству. Троицкий вышел из номера. Заняться было нечем. В холле он достал сигарету. Спички остались в номере. «Простите, у вас не будет спичек?» – обратился он к каким-то людям. В этой компании была вчерашняя девушка, с которой его познакомил друг. Накануне он не запомнил ни её лица, ни глаз, ни цвета волос: и всё потому, что взгляд его был прикован к её груди. Сегодня всё повторилась. Это было прикольно. Как само собой разумеющееся, они провели вместе весь день. Они не были испорченными— её так воспитывали родители, а он ещё не научился обманывать женщин. Без одежды она была невероятно крута. Вернее, невероятно крута была её грудь. Свои застиранные трусики она так и не решилась снять. Еле слышно сказала: «Не надо…». Волшебное притяжение двух тел медленно слабело. Музыка звучала всё более отчётливо. За окном сгущались синие сумерки. Свет настольной лампы, который ещё мгновение назад был мягким и уютным, теперь стал неприятно резким и изобличающим. Комната немного плыла и кружилась. Они вышли в коридор, и его снова посетило ощущение, что он только что вышел из полумрака зрительного зала: закончилось действие, наступил антракт, явно необходимый, чтобы зрители могли воспринимать последующие события ещё острее. Собственно, и они отправились в буфет. В буфете дома отдыха было шумно. Мажоры отрывались по полной.

История с этой девушкой так и не получила продолжения. К следующей осени они встретились у неё дома. Была какая-то компания. Она хотела остаться с ним наедине – как тогда. Она сильно поправилась. Её грудь больше не приковывала его взгляд. Теперь он смог рассмотреть её лицо, глаза и волосы.

Колёса буксовали по льду, скрытому под глубоким снегом, смешанным с землёй. Автобус, попыхивая ядовитым выхлопом, медленно полз по просёлку. Пассажиры были одеты одинаково мрачно. Мужики – в ватниках, бабы – в пальто на ватине. Все молчали. Его старенькое польское пальто из буклированного материала с воротником из искусственного меха и залатанные вдоль и поперёк джинсы на этом фоне выглядели бессмысленным эксклюзивом. На конечной остановке, где располагался пансионат «Дали», он сошёл один. В салоне к тому моменту не осталось ни одного пассажира. Простому народу туда не надо было. Они встретились, немного поболтали с невестой. Друг повёл его в номер своих знакомых, где для него нашлось свободное место. В комнате расположилась компания: все как на подбор, молодые, одинаковые с вида парни, щекастые, невысокие, с животами, нависающими над пряжками ремней, в новеньких негнущихся джинсах, с залысинами, скрываемыми головными уборами из норки – высоченными ушанками, сдвинутыми на затылок. Небрежно расстёгнутые пальто на меху из дублёной кожи, если нужно было выйти на улицу. На вопрос, заданный в компании: «У тебя отец кто?» – он, видимо, ответил что-то не то, потому что дальше компания перестала его замечать. Ему наливали вровень со всеми, но больше не обращались к нему и на его слова тоже не отвечали. Парни очень серьёзно обсуждали что-то типа: «…нормально, когда в Совмине, а когда зам. министра – это херня… …А ты чё, не знал, что он у неё замуправделами?» И тот, который не знал, а теперь вроде как узнал – видно, заинтересовался той, у которой замуправделами много сильнее… Компания галдела всё громче и громче, пока не закончились напитки. Несмотря на заявленную крутизну, за водкой решили отправиться в соседнюю деревню. Было уже темно, деревня с магазом была хз где, и хотя буфет в «Далях» вполне себе успешно торговал и чешским пивом, да и «Кубанской» водкой в экспортном исполнении, компания двинулась напролом через тёмный лес. Троицкий не пошёл с ними, а отправился искать друга. Вечером были танцы. Соседка невесты по комнате, как он понял, оказалась из тех, про которых только что говорили в компании. Фамилия у неё была какая-то лошадиная, кажется Зорька. Худющая и злая – он немного побаивался её. На танцы было решено идти без неё. В клубе пансионата был очень мощный и качественный аппарат. Зачем он такой понадобился старцам из Совмина – непонятно. Наверное, в этом смысл особого русского пути. Если машина, то «Майбах», если дом, то с колоннами, и чтобы пруд – с гусями. А если аппарат в клубе, то такой, чтобы любая арена отдыхала! Разнесённый по мощным порталам звук был намного круче того, что ему когда-либо удавалось слышать даже через стереонаушники. Он слышал много разной музыки, но эта была совершенно незнакомой, и она качала с безумной силой. Он улавливал отдельные фразы: Sunny, yesterday my life was filled with rain… The dark days are gone and the bright days are here… Проблески прожекторов освещали волнующееся море голов. Кто-то бесконечно крутил один и тот же винил. Still I’m Sad, Motherless Child, Belfast, Sunny. Заводная пружина была закручена до предела. Коллапс казался неизбежным. А в двух километрах за лесом, в тишине, дремала деревня, изредка лаяли собаки. Ветер сердито гулял по полю. Мороз к ночи крепчал. Звезды безучастно смотрели вниз, на то, как одинокий мужичок, пошатываясь, бредёт по тропке. Зима воцарилась здесь прочно и надолго. Мероприятие в пансионате подходило к концу и завершалось песней Still I’m Sad. Грустный женский голос и нерусский хор, с придыханием, под серебряные звонкие колокольчики клавиш и струн, трепетно выводили «See The Stars Come Joining Down From the Sky». Наверное, это была первая дискотека в русской глубинке. Наступало время диско. Время «Boney M».