Дмитрий Назаренко - Оркестровая яма для Катерпиллера

Последний школьный звонок прозвенел как будильник и вырвал его из этой полудрёмы. Культурно и мировоззренчески, унифицированный мир властно диктовал, что ресурс его инаковости и кривизны сознания исчерпан. Его прощание со школой происходило со взаимным облегчением, однако ни он сам, ни его школьные учителя так и не поняли, почему мрачные серьёзные люди из приёмной комиссии привилегированного ядерного колледжа единогласно согласились видеть его в стенах своего заведения. Дальше вменяемыми оказались только первые дни сентября. Он вдруг почувствовал, что в его жизни, как в кинотеатре, наступил перерыв между сеансами. Первый яркий и весёлый фильм на утреннем сеансе закончился. Кинозал быстро опустел. Детей почти не осталось, только он – на последнем ряду. Его школьная подружка только что ушла. Ей было пора идти, её теперь, оказывается, ждала компания каких-то комсомольцев. Она была отличницей и воспитанной девочкой, и вообще собиралась стать филологом, поэтому ей было нетрудно объяснить ему всё без обидных слов типа «говнарь», «лох», «не догоняешь». Он понял только одно: что её школьный портфель больше носить не нужно и целоваться у подъезда её дома они тоже не будут. Она добавила на прощанье: «Ну, ты же всё понимаешь…» Мир начал меняться и принимать другие очертания. Разглядеть, что происходит, он был не в силах – все огни внезапно погасли. Перерыв между сеансами затянулся. Два бесконечных года серой пелены из коллоквиумов, сданных с восьмого раза, незачётов и двоек на экзаменах. Наконец судьба, которая, как сваи, вбивала в его голову знания, сжалилась и сделала перерыв. Тяжелым товарняком промчался январь. Троицкий стоял возле аудитории и с недоверием рассматривал свою зачётку. На экзаменах он получил пять баллов по каждому из предметов, и в деканате ему уже сообщили, что он выступил круто и в следующем семестре начнёт получать стипуху имени лысого, неопрятного, картавого мужика с хлебными крошками в бороде. Впереди были каникулы, и товарищ из учебной группы протягивал ему приглашение в дом отдыха и спрашивал: «Едем? Место пропадает, чел не может». Он почувствовал себя как «Ламборджини», перед которым внезапно открылось двести метров скоростного шоссе среди полнейшего бездорожья. Друг был мажором. Дома у него не было ни одной вещи отечественного производства. Если ему, не дай бог, требовался врач, какой-нибудь ортопед, то родителями по такому случаю привлекался какой-нибудь заграничный спец, который врачевал заодно и звезду НХЛ Бобби Орра. Мать делала крутые переводы иностранных произведений, печатавшихся в толстом литературном журнале, которым зачитывалась культурная прослойка. А отец на переднем крае отечественной науки и дипломатии проводил в жизнь политику партии и правительства. Дома он появлялся редко. Но метко. Поэтому друг всегда был одет с иголочки, курил только «Кент» и не парился по жизни ни о чём. Итак, друг был мажором. Но мажором неправильным. С другими мажорами он не знался и понтами не мерился. Не сказать, чтобы он был некоммуникабельным и ни с кем не общался. На путёвке, которую он протягивал сейчас парню, значилась фамилия его френда – отпрыска всенародно известного автора киргизского эпоса «Прощай, Белый Пароход». Больше всего друг любил путешествия. Так, чтобы начать с «Адриатики», потом— «Плзень», «Сайгон» и завершить – в пивной на Спортивной, да ещё куда по пути занесёт. Но более всего любил он во всем этом долгий разговор на почве внезапно усугубляющейся дружбы. Правда, чаще всего это был разговор ни о чём, который на следующий день забывался напрочь. Но смутное ощущение чего-то героического, произошедшего накануне, оставалось у участников приключения всегда одним и тем же: Плохим, в конце стало трудно, ведь против них шли настоящие Психи. Короче, друзей объединял иррационализм вечного поиска приключений на свою жопу.

Февральский мороз сковал звенигородские леса так, что падающие с неба снежинки еле слышно звенели, ударяясь о кончики промёрзших сосновых игл. Маленькое простуженное солнце плавало в мареве небосклона. У подножия мощных сосен стоял совсем новый дом отдыха. Предполагалось, что в его стенах будут пребывать учёные светила, чтобы, набравшись сил и вдохновения, засиять с новой силой на небосклоне науки. Но в дни студенческих каникул посланники науки при всём желании не смогли бы пополнить запасы вдохновения. Все места занимали многочисленные отпрыски академической элиты.