Таня Гуревич - Принцип моей неопределённости

Я ничего не сказала тогда, не могла же я просто протянуть: «Аааа, теперь мне ясно!». Чувствуя себя дико глупо, я обняла Марину и Нату, обеих сразу, тушуясь и не находя подходящих слов. Всё, что приходило мне в голову, звучало или ужасно по-детски, или плоско, или примитивно. Это как пытаться влезть на скрипке в парную гитарную импровизацию. Ты просто звучишь не так.

Меня жгло сильное желание выразить поддержку, тепло Нате, но я видела, насколько я неуместна, и насколько ей не нужны сейчас мои слова или действия. Они общались на другой волне, на другом языке, абсолютно в других категориях. Тогда я решила: лучшее, что я могу сделать – остаться оплотом стабильности. Надёжной пристанью для своего друга. Куда она могла бы сбегать от взросления и смятения противоречивых чувств – в общение без подтекстов, особых знаков, намёков.

Я стала намеренно вести себя максимально просто, не задавая вопросов – по крайней мере, по этой теме. Когда я видела Марину и Нату обсуждающими что-то в каком-нибудь закоулке, я шла мимо.

Конечно, мне было горько. Горько от осознания того, что могу потерять свою подругу, с которой я всегда чувствовала особенную связь. Мы могли разойтись по сферам интересов, просто не найти времени на наше общение. Горько ещё от того, что я чувствовала себя ужасно одиноко, лишившись своей гарантированной компании. Меня исключили из группы, в которой я остро нуждалась. Но я старалась не думать об этом в таком ключе, ведь тогда я действительно не чувствовала в себе достаточной осведомлённости, чтобы претендовать на участие в их разговорах – что я могла им дать? Что привнести? У меня ни разу не было ни влюблённости, ни тем более отношений, ни каких-либо представлений о романтических чувствах. Мне просто нечего было сказать.

Мои стихи тогда стали меняться. Теперь они не крутились вокруг «несчастной любви». И пусть они были неумелыми, детскими, наивными, но в них я вкладывала свои размышления и переживания, которые мне больше некуда было изливать. Меня вдохновляли фантазии о том, что могло бы происходить со мной, будь я взрослее или хотя бы более развитой. Я была бы интересна другим, мы вели бы философские разговоры, мы бы использовали символы и знаки, понятные без слов. Получалось что-то такое:

Я писала почти каждый день, стала выкладывать стихи онлайн, обзавелась виртуальным кругом общения, в котором была, наверное, самым юным участником. И всерьёз стала задумываться о том, не стать ли мне писателем или журналистом – кем-то кто будет много писать. Я помню, что хотела прочитать как-то одно особенно удачное стихотворение родителям, но не могла решиться. Наконец, выбрав момент во время рекламной паузы, дрожащим голосом зачитала свои труды. В конце я добавила, что мне нравится сочинять и, наверное, я пойду учиться на писателя.

Мама с папой выслушали, а затем с полуулыбкой переглянулись. После этого секундной задержки, папа повернулся ко мне с таким характерным выражением лица – смесью жалости и разочарования. Склонив голову вбок, он вкрадчиво сказал:

– Крошка, ты уверена? Ты же не Пушкин.

Сожаление. Растерянность. Раздражение.

После этого я никогда не читала ничего вслух, и хорошо уяснила, что сам по себе внутренний мир человека мало кому нужен, если он не соответствует представлению других людей о его устройстве.

Появилось понимание, что жизнь идёт-бредёт не сама по себе, а по нотам, сюжетной пунктирной линией, где следующий штрих предопределён логикой повествования, а не течением судьбы. Осознание, что происходящее столь же управляемо, как пьеса, где важно знать свою роль и свои реплики. Герои третьего плана пожинают плоды посредственной игры, а основные действующие лица достойны внимания зрителей благодаря не столько своим талантам, сколько уместности и соответствию моменту и антуражу.

Вопрос был в том, каким реквизитом предстояло разжиться.

Это случилось в июне. Школьные контрольные были написаны, экзамены сданы, полная свобода. Во всём. И мы с Машей отмечали этот праздник жизни, как умели – вдвоём. Почему мы тогда потеряли бдительность, не знаю. Нам было слишком хорошо. Мы гуляли в сквере перед Машиным домом, держались за руки, кормили друг друга мороженым. Интересно, как долго Татьяна Максимовна наблюдала за нами?