Таня Гуревич - Принцип моей неопределённости

– Мы с одной девочкой дружили, а потом её перевели.

– Что, тоже в октябре?

– Не, её ещё летом, а я узнала осенью. Ну и пока новую школу выбрали, пока то-сё.

– Мм. А чё не в ту же школу, что и девочка та?

– Ээм. Ну типа так нельзя. Её типа поэтому и перевели, чтобы в другой школе, чем я.

– У-ум. Ну ясно.

Что ей там ясно, интересно? Блин. Так в теме она или нет?

– А ты с той девочкой общаешься теперь?

– Ну так.

– Ну то есть вы расстались с ней? – Оля спросила так спокойно, что меня даже обдало жаром – значит, в теме. Можно выдохнуть.

– Нет, но всё сложно. Конспирация.

– Понятно.

Больше мы эту тему не поднимали и обсуждали какие-то общие вещи: школьные новости и планы на лето. Через пару часов, когда мусор был собран, пора было разводить костёр. Нам выдали спички и какие-то газеты. Но огонь всё равно никак не хотел загораться – листья были слишком мокрыми, а ветки никак не принимались. Газеты просто тлели и разлетались чёрными хлопьями.

Я хорошо знала, как разводить огонь, но почему-то растерялась. Оля раздавала шуточки и по-доброму похохатывала над моими потугами.

– Так ты слона не продашь. В смысле не зажаришь! – достав из балахона сигареты, она закурила.

– Есть предложения?

– Есть, – она глубоко затянулась так, что сигарета поседела наполовину, – сверни газету гнездом.

– А смысл? В прошлый раз всё потухло нафиг.

– Давай ещё разок.

Я снова соорудила гнездо из газеты, хвороста и сухой травы. Зажгла несколько спичек – только всё опять еле-еле тлело. Тут Оля сняла свой балдахин и вскинула его над собой, наподобие паруса. Она стала размахивать им вверх и вниз над костром. Огонёк стал потихоньку приниматься, и вот уже первые ленточки пламени стали подниматься вверх – значит, ветки просохли.

Я почему-то надолго запомнила то, как двигалась Оля: она сама была похожа на язык пламени, то нагибавшийся к земле за топливом, то вздёргивавшийся вверх за воздухом.

Огонь разгорелся так сильно, что едва меня не обжёг.

Проблема была, на самом деле, в моём отце. Родном отце, конечно. Хотя отчим тоже не делал мою жизнь проще.

Отец был болен. И нам приходилось с этим жить. Когда-то он вполне успешно работал, возглавлял отдел закупок в сети продуктовых магазинов. Но потом случился какой-то скандал со складами, его уволили по статье. Наверное, в этот момент отец и потерял почву под ногами… Началось всё с того, что он перестал с нами разговаривать. С нами – это со мной и братом, с матерью они и так давно не разговаривали. Не отвечал на вопросы, не реагировал на замечания, как будто оглох. А потом начало становиться хуже.

Я приходила домой из школы, мама была на работе, брат на баскетболе допоздна. Мы с отцом были в квартире только вдвоём. Он раздевался абсолютно догола и приходил стоять возле меня – просто молча стоять. Сначала я убегала от него в другую комнату, но от этого он злился и хватал меня за руки, удерживал рядом с собой, иногда прижимая к себе. Я стала прятаться в ванной: запиралась там, захватив бутылку воды и еду, учебники, чтобы делать домашку. И сидела так до чьего-нибудь возвращения домой. Отец всё это время стоял под дверью, так же, совершенно беззвучно не проронив ни звука. В какой-то момент я даже привыкла к такой жизни, надеясь, что эта ситуация когда-нибудь просто закончится. Жаловаться матери было бессмысленно: ей не было никакого дела ни до мужа, ни до детей. Она только апатично пожимала плечами и хмыкала: «Разберётесь».

Но в один день отец перестал ходить. Вернее, он перестал ходить как человек, а стал передвигаться по квартире ползком, словно ящерица или змея. Взрослый, полностью голый мужик ползал по-пластунски по паркету, издавая при этом какой-то утробный скрежет или скрип. Это стало сложнее выносить, потому что теперь я не могла довольствоваться просто тишиной: приходилось затыкать уши берушами, а потом надевать сверху наушники и шапку – лишь бы не слышать эти отвратительные звуки. Мне всё ещё никто не верил, так как к приходу остальных он одевался и сидел в кресле у окна до поздней ночи.

Очнулась мама тогда, когда у отца начался новый виток его безумия: он помешался на ножницах. Сначала он подстриг мамин хлорофитум, изрезав длинные листья на мельчайшие кусочки. Потом распустил шторы на кухне на длинные ленты. Следом он принялся за её одежду: любимая шёлковая блузка, платья, кофты – целый ворох цветастых крошечных лоскутков лежал посередине спальни.