Вильям Богуславский - Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута» (Записки импотента) и другие повести

Я киваю.

– Мало этого, если переводы текстов библии правильные. Бог говорит Адаму: если ты хочешь, если ты приложишь усилия, если ты постараешься, то мы вместе. Ты и я сделаем из тебя человека. Наизусть помню!

Ходоров вытягивает шею, поднимает вверх палец.

– По образу и подобию! Такая сказка!!

Я подошел к подъезду ее дома, а она уже меня дожидалась.

– Наконец-то! Я показал часы.

– У меня, значит, спешат!

Она была яркая, праздничная. Красные полусапожки, замшевая светлая куртка, будто специально взбитые взлохмаченные рыжие кудри, за спиной рюкзак.

– Возьми меня за руку. Я себя очень хорошо помню маленькой, нас в детском садике выводили на прогулку парами. И мне нравился один мальчик. И я кричала: пусть Коля идет со мной! Только Коля! А теперь я кричу: только Изя!

– Давай твой рюкзак.

– Ты даже не спрашиваешь, куда мы идем. У меня с собой фонарик.

– Я тебе доверяю!

– Тогда скажу. Мой папа строитель. Я как-то попала к нему на работу, а он с двумя сотрудниками собрался ехать на объект – решать, восстанавливать или разрушить разбитый с войны дом, я за ними увязалась до самого шестого этажа. Сам увидишь!

Мы вышли в район – Алексеевки – сплошь новостройки, но этот дом высился в стороне – глядели только пустые проемы окон, но внутри среди развалин сохранились и лестницы, и переходы.

Рая уверенно подымалась с этажа на этаж.

Мы оказались на самом верху. Когда-то это была комната, но одна стена была совершенно разрушена, а над головой оставалась только половина потолка – и открывалось небо.

– Подожди! – сказала она.

В углу на кирпичах лежала дверь, я понял – как бы стол, – а за ней такая же дверь для сидения, только обитая остатками дерматина.

Рая из рюкзака достала какую-то ткань, и стала протирать поверхность стола и сидения. А потом накрыла стол каким-то подобием скатерки.

Извлекла термос и два пластмассовых стаканчика, пакеты.

– Кофе и бутерброды, – сказала она. – Какие ты больше любишь – с колбасой или рыбой?

– И те, и другие, – пытался шутить я.

– Вот и хорошо, но мы не будем спешить. Мои подружки тоже свое приносят. У нас есть ритуал. Мы тут бесимся, орем. И я тебе скажу – мы здесь сделали открытие, такого нигде нет. Вот стемнеет, и ты узнаешь!

– Ладно, – сказал я, – подожду!!

– У меня с первого класса четыре подруги. Мы тут поклялись ни одного парня сюда не приглашать. Это наше святое место. А я видишь, предатель. Тебя пригласила!

– Я тронут!

– Ты такой Куся!!

– И что это значит?

– Я папина дочка. Его дома так зовут! У папы точно такие же кудряшки, как у тебя. Скажи, а я тебе нравлюсь? Ты не обратил внимание, какие у меня глаза?! Посмотри, пока не стемнело, – серо-голубые, в сочетании с моими рыжими волосами уникальное явление, присущее только одарённым женщинам!

И засмеялась. Я тоже смеялся, подхваченный ее вроде бы шутливым порывом.

Между тем смеркалось, захода солнца не было видно из-за оставшейся стены, луна тоже оказалась скрытой нависающим остатком крыши, но потемневшее небо постепенно стало светлеть.

– Поднимаемся, – сказала Рая и вышла из-за стола, – наступает торжественный момент.

Она подошла к самому краю разрушенной стены и, что есть силы, закричала в открытое пространство:

– Дружба, дружба навсегда!

И тут из глубины, будто бы живой отклик, перекатываясь, пророкотало:

– Да! Да! Да! Да!

– Сори, Сори! Никогда!

– Да! Да! Да! Да! Да!

– Эхо! – сказал я.

– Иди крикни!

– Да! – закричал и я.

– А! А! А! – откликнулось.

– Тут, когда мы узнали, как оно отзывается, – как с ума посходили, кричали, кто во что горазд, потом только с утверждением «Да!». «Ася – моя самая близкая подружка, Боже, люби всегда!» И все вместе с эхом подхватывали – Да! Да! Да!!

– Здорово!

– Теперь и кофе можно попить!

– Согласен.

– Тебе не холодно? Ты все-таки плохо оделся!

– Нет!

Все было удивительно! И эта бывшая комната будто оторвалась от земли и словно корабль поплыла навстречу ветру в открытое небо. Меня охватило странное чувство то ли отрешенности, то ли изумления. Может быть, какой-то приступ сентиментальности.

– Ты замерз, – сказала она, – и расстегнула свою куртку. – Иди ближе!

Я придвинулся, положил голову ей на колени и замер!

Почти ежедневно Виктор Петрович в окружении врачей, иногда студентов, приходил с обходом. Все в белых халатах, в белых шапочках останавливались возле каждого.

… Меня пропускал.

– Обследуется!