Елена Кладова - Лоскутное одеяло

А вот Еремея вредная баба сразу невзлюбила, круто за него взялась. То и дело пинала: сделай то, поделай это! Он ей на всё: «Неохота!», так Матрёна в ответ:

– Есть не дам!

Сам бы взял Ерёма, так на всех шкафах да чуланах замки понавешены, а ключи у Матрёны в надёжных руках. И корки сухой у неё не выпросишь:

– Вот поработай поди, а потом за стол иди! За просто так кормить не буду!

Да вот только работник из Еремея никакой. За водой пошёл – ведро в колодце утопил. За дровами выехал – телегу в болоте засадил. А братец совсем бесчувственный, в одну дудý с женушкой дудит:

– Вот, помайся теперь, помыкайся! Это папенька с маменькой тебя с ложечки кормили, пока я вкалывал. Так нету их, сам давай пропитание добывай!

И невесты все куда-то подевались: кому бездельник и лежебока нужен! А Матрёна изводила-изводила Ерёму, да и вовсе выгнала. Выставила за ворота, да засов изнутри задвинула. Ворота крепкие, забор высокий – нет пути назад.

И пошёл Еремей куда глаза глядят. Глаза глядят плохо, слёзы в них копятся. Ноги и того хуже идут, не привыкли они ходить, ноги-то. По дороге ещё худо-бедно, ковылял Ерёма, а как в лес забрёл – так и дух из него вон.

Сел бедолага под деревце, заплакал горько:

– И куда ж мне, горемычному, податься? И куда же мне теперича деваться?

Пить хочется Ерёме, есть хочется, а папки с мамкой нету, пирожков никто не испечёт, молочка не нальёт. Гриб нашарил парень, надкусил – и тут же выплюнул, больно горек. Ягод в горсть набрал, пожевал – сморщился, кислей кислого ягоды. Так и жизнь у Еремея теперь, кислей кислого, горчей горького. Совсем тошно Ерёме, хоть ложись и помирай. Вот и лёг головой на кочку, ручки сложил, ножки протянул, погибели ожидая. Коли с голоду не помрёт, так звери дикие растерзают, мало ли их по лесу шастает. А то и змея укусит, медведь задавит.

Вот уже и ветки хрустят, не иначе тварь зубастая подбирается, добычу чует. Глазки закрыл Еремей, погибель неминучую ожидая, с жизнью совсем уж распрощался. Лежит, трясётся, как листок осиновый, всё, думает, кончается жизнь, толком не начавшись. И слышит вдруг над головой сердитый женский голос:

– Это кто это у меня тут бревном валяется? Травку мнёт, пройти не даёт? Быстро сказывай, кто таков и чего в лесу моём забыл?!

С перепугу сразу вскочил Еремей, глаза вытаращил. Глядь – стоит перед ним тётка, с виду обыкновенная, юбка на ней с каймой, кофта с вышивкой, платочек нарядный шёлковый на голове повязан. Лет бабе ни много, ни мало, не девица красная, но и не старуха старая. Видом пригожая, только глаза, чёрные, глубокие, словно насквозь прожигают, аж мурашки здоровенные по телу побежали.

– Еремей я, тётенька! – еле выговорил скиталец бедный. – Из дому родимого братец с женой меня выгнали, деваться боле мне некуда. Шёл я, шёл, да сюда нечаянно зашёл. А вы-то кто, тётя?

– Племянничек нашёлся! – фыркнула баба насмешливо и огорошила: – А колдунья я здешняя, ведьма Глафира.

Тут уж душа у Ерёмы и вовсе в пятки ушла. Эвон как, на ведьму напоролся. Это, пожалуй, пострашней медведя будет. Вот где ужас-то! А ведьма, знай, глазищами буравит, вопросами пытает:

– И за что же тебя, сердешный, из дому-то попёрли? И что ж другой дом себе не построишь, по лесу без дела шатаешься?

Всё, как на духу, рассказал Еремей, во всём признался. И что делать ничего не умеет, и что неохота ничего делать-то, поведал.

– Вот значит как! – сдвинула сурово тёмные брови Глафира. – Лодырь ты, выходит, и никудышный человек! Мне такие ни к чему, у нас в лесу все при деле. В жабу, что ли, тебя превратить? Будешь комаров изводить, аль цапле на обед сгодишься. Всё польза!

– Не надо, тётенька! – слёзно взмолился Еремей. – Не надо в жабу!

– Так на что ты ещё годишься? – всё ещё сердито спросила ведьма. – Ни толку от тебя, ни проку, не мужик, а видимость одна.

– Я исправлюся! – бухнулся Еремей на колени. – Честное слово!

– Ты клятвами-то не разбрасывайся! Слово дать легко, да сдержать непросто. Ладно уж, попробую поверить. Поживёшь у меня пока, делать будешь всё, что велю. – Тут голос Глафиры зазвучал совсем зловеще: – А как услышу «неохота», вмиг превращу, нет, не в жабу. В кабана. Понял? В ка-ба-на!.. Видно ты, как и он, только жрать да спать горазд.

Уж как Ерёма обрадовался! Клялся и божился, что всё сделает, на всё согласен. Шёл за ведьмой по извилистой тропке и бормотал, не переставая:

– Спасибо, тётенька! Спасибо, милая!

Долго ли, коротко ли шли, да до места добрались. Глафира шагала легко, словно по воздуху плыла, а у Ерёмы ноги заплетались, но брёл, не отставал.