Татьяна Катушонок - Близкая даль. Книга 1-я

– Куда это она так спешит?… – заинтересовался Бортников.

– Видно, что-то серьезное… – глядя женщине вслед, произнес Дубов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛХОЗА отложил в сторону отчет, предоставленный ему счетоводом, и недовольно глянул на мужчину: «Вот, ты, Епифан, человек грамотный, а с документами обращаться не умеешь. Как можно так писать? Не буквы, а каракули, какие-то…» – глава колхоза бросил бумаги на стол.

– Нормально написано… – буркнул Бортников.

– Душа болит, когда я вижу такие цифры, ты уверен, что это окончательный результат? – Дубов ткнул карандашом в итоговую цифру отчета, отчего на бумаге в этом месте образовалась дырка.

– Конечно.

– Может, мы чего не досчитались? Где агроном? Договаривались же, что сегодня все подытожим…

– Обещал быть…

– Вот всегда так: Ванька есть – Маньки нет, Манька есть – Ваньки нет… Ладно – пошли! Надо еще раз все проверить.

– Перт Иванович, сколько можно?.. – возмутился счетовод.

– Не ворчи, сходи на конюшню, вели запрячь Буяна и каракули свои не забудь…

Епифан сунул в карман отчет и, стуча кирзовыми сапогами по деревянному полу, направился к выходу. «Надо зайти домой, – подумал мужчина, – предупредить, чтоб к ужину не ждали, пока все проверим – будет за полночь. Устал я, так устал, что сказать не могу. Удивляюсь деду Антосю – мужику за восемьдесят, а трудится, словно двужильный… Странная штука жизнь: одного не заставить работать, а другой и на смертном одре жалеет, что не все успел сделать». Епифан дошел до дома, открыл калитку и вошел во двор. У курятника, опираясь на суковатую палку, стояла старуха-мать. Голова женщины была покрыта цветастым платком, в левой руке она держала ведерко с зерном, а правой насыпала корм в деревянное корыто. Бортников подошел к женщине и недовольно произнес:

– Вам, я смотрю, все не сидится… Неужто больше некому кур покормить? Посидели бы, отдохнули…

– Я только и делаю, что отдыхаю, – ответила женщина. – Ты, случаем, не заболел?

– Нет, а что?

– Непривычно видеть тебя дома в это время…

– Я на минутку – сказать, чтоб к ужину не ждали.

– Старая песня, – ухмыльнулась старуха, – не жалеешь ты себя, сынок. О себе не думаешь, так хоть о семье побеспокоился бы – днями ведь тебя не видим.

– Что поделать – работа такая… – вздохнул мужчина.

– Знаю я твою работу – все казенное добро считаешь, а коль такой грамотный, то и мои годки сосчитал бы – помру, а ты и знать не будешь…

– Что вы, мама! Рано вам об этом думать… Внуков надо на ноги поставить, дождаться, чтоб семьями обзавелись, правнуков вам родили…

– Знаю, что мне недолго осталось, – махнула рукой старуха, – цыганка нагадала, а еще сказала, что для всех грядут лихие времена, и что умру я не на твоих руках, чужие люди глаза мне закроют…

– Нашли, кого слушать, – недовольно произнес Епифан.

– Цыганку слушать, может, и не следует, а вот священнику нашему не доверять не могу, он еще в семнадцатом говорил, что отступление от веры до добра не доведет…

– Не перестаю, мама, вам удивляться… – покачал головой Епифан, – то цыганка что-то наплела, то священник религиозной чепухой голову задурил – плюньте! Чему нас партия учит? Что религия – есть опиум для народа, так что не слушайте никого, благодарите рабоче-крестьянскую власть, что ни в чем не нуждаетесь, и вообще, в каком свете вы меня выставляете… – Бортников с укором посмотрел на женщину, он понимал, что ей трудно привыкнуть к веяниям новой жизни.

«Старое дерево скорее сломается, чем согнется, – вспомнил народную мудрость мужчина, – к чему человек с детства приучен, того и придерживается всю жизнь».

– А цыганка не только к нам заходила, – продолжала старуха, – она и у других в деревне была и всех о наступлении суровых времен предостерегала.

Епифан с сочувствием посмотрел на мать и едва не прослезился. «Доверчивая, словно дитя, – подумал мужчина, – до седых волос дожила, а верит всему, что ей скажут».

– Ладно, пойду я, потом поговорим, – ответил мужчина.

– Ступай, разве тебя удержишь… – махнула рукой женщина и, насыпав зерна в корыто, пошла домой.

Епифан проводил женщину взглядом и поспешил выполнять поручение Дубова. «Достанется мне от председателя… – переживал мужчина. – Ждет, что вот-вот вернусь, а я и от дома не отошел». Бортников прибавил шагу и вскоре дошел до конюшни. До 1917 года она принадлежала пану Родкевичу. Хозяин любил лошадей и не жалел средств на их содержание. Старый конюх Иван Череда, неоднократно бывавший с помещиком за границей, вспоминая былые годы, говаривал: «Живут же люди!.. Я такую красоту видел, что вам и не снилось…» Выражение лица старого конюха становилось грустным, на какое-то время он замолкал и погружался в воспоминания. Старик давно мог оставить работу в колхозе, но из-за любви к лошадям ежедневно приходил на конюшню. Лошади чувствовали его любовь и беспрекословно слушались. Вот и теперь взору счетовода предстала умиляющая сердце картина: старик сидел на березовой колоде и поил из ведра долгоногих жеребят. Не обращая внимания на корыто с водой, стоявшее невдалеке, жеребчики, словно малые дети, тыкались носами в морщинистые ладони Череды. Конюх похлопывал их по гладким спинам, гладил по головам и тихо приговаривал: